Эллисон огляделась:

– Ты газету ищешь?

Дома у Либби было безукоризненно чисто – пол вымыт, пыль везде протерта, даже подушки на диване взбиты и аккуратно разложены, но именно эта чистота и не дала Эллисон заподозрить неладное. У нее дома болезнь всегда означала беспорядок: засаленные занавески и грязные простыни, выдвинутые ящики и крошки на столе.

Газета вскоре нашлась, она валялась на полу возле кресла – кроссвордом вверх, на ней же лежали очки, Эллисон подняла их и отнесла на кухню, где Либби, сидя за столом, одной рукой разглаживала скатерть – напряженными круговыми движениями.

– Вот твой кроссворд, – сказала Эллисон. Свет на кухне был чересчур яркий. Солнце било прямо в окна, но и лампа под потолком горела тоже, как будто на дворе был зимний вечер, а не середина лета. – Принести тебе карандаш?

– Нет, я никак с этой ерундой не могу сладить, – Либби капризно оттолкнула газету, – буквы расползаются в разные стороны… Да и мне уже пора свеклой заняться.

– Свеклой?

– Иначе она в срок не поспеет. Наша юная невеста приезжает на “четверке”.

– Какая невеста? – замешкавшись, спросила Эллисон.

Она и не знала, что такое эта “четверка”. Все было ярким, ненастоящим. Всего час, как ушла Ида Рью, в то же самое время, что и всегда по пятницам, только теперь она не вернется – ни в понедельник, никогда вообще. И она ничего не взяла, кроме своего красного пластмассового стакана, не забрала из коридора ни тщательно упакованную рассаду, ни коробку с подарками – сказала, что ей тяжело будет их нести.

– Не нужно мне ничего этого! – деловито сказала она, обернувшись и поглядев Эллисон прямо в глаза, сказала таким тоном, будто она ей пуговицу предлагала или обслюнявленную ребенком конфетку. – На что мне сдались эти безделки?

Потрясенная Эллисон изо всех сил старалась не расплакаться.

– Ида, я люблю тебя, – сказала она.

– Что ж, – задумчиво ответила Ида, – и я тебя люблю.

Все было ужасно, так ужасно, что этого просто быть не могло. И все-таки они с Идой стояли возле парадной двери. Горе встало у Эллисон острым комом в горле, когда она увидела, как Ида сложила зеленый чек, лежавший на столике в коридоре – “Двадцать долларов, 00 центов”, – сначала аккуратно свела уголки вместе, потом согнула и загладила сгиб ногтями. Убрала чек в свою маленькую черную сумочку.

– Я больше не могу жить на двадцать долларов в неделю, – сказала Ида.

Говорила она тихо и спокойно, и при этом каким-то совершенно чужим голосом. Как же так вышло, что они стоят вот тут, в коридоре, как же так вышло, что это все взаправду?

– Я всех вас люблю, но так вот оно все сложилось. Я уж старая, – она погладила Эллисон по щеке. – Ну-ну, все будет хорошо. Передай крошке Бу, что я ее люблю.