– Рассказал – что?

– Как это было ужасно. Как тяжело тебе пришлось. С Патрицией.

– Он ничего не знает. Не знает, кто она такая и что случилось…

Привалившись к стене, он скрещивает руки на груди, и на лице вновь тот же гнев, безумный и страстный. Он буквально исполнен гнева.

– Стюарт, ты не обязан рассказывать мне прямо сейчас. Но когда-нибудь нам все же придется поговорить. – Я сама удивлена, с какой твердостью произношу эти слова.

Он пожимает плечами:

– Она переспала с другим. Вот и все.

– С другим… кого ты знал?

– Его никто не знал. Один из надоедливых типов, что слоняются вокруг университета, пристают к преподавателям с дурацкими идеями о расовом равенстве. Ну вот она и поддалась.

– То есть… он был активистом? Борцом за гражданские права…

– Именно. Теперь ты знаешь.

– Он был… чернокожим? – Судорожно сглатываю, потому что даже для меня это было бы кошмаром, совершенно немыслимым.

– Нет, он не был чернокожим. Просто мразь, ничтожество. Какой-то янки из Нью-Йорка, из тех, что показывают по телику, с длинными патлами и лозунгами за мир.

Пытаюсь найти нужный вопрос, но ничего не приходит в голову.

– А знаешь, в чем настоящий ужас, Скитер? Я мог бы пережить это. Мог бы простить ее. Она просила, говорила, как сожалеет о случившемся. Но я понимал, что если кто-нибудь узнает, кем был тот тип, узнает, что невестка сенатора Уитворта спала с проклятым активистом-янки, это погубит отца. Погубит его карьеру, вот так, в миг.

– Но тогда за столом… твой отец… он сказал, что Росс Барнетт не прав.

– Ты же знаешь, это не имеет значения. Неважно, во что он верит. Важно, во что верит Миссисипи. Нынешней осенью он баллотируется в сенат США, и я, к сожалению, об этом знаю.

– То есть ты порвал с ней из-за своего отца?