– В тот день я совершила ошибку. Нужно было продолжить заниматься, – отвечаю я, возвращая на место бутылочку с лавровым маслом, которую Колин поставил на столешницу.

Он дотрагивается до моего плеча:

– Ты и правда так думаешь?

Я боюсь поднять на него глаза. Смотрю на его руку, пока он не убирает ее.

– Тебе не хотелось, Колин, чтобы я за тобой пошла. Я была нужна тебе, чтобы меня травить.

– Я любил тебя! – с яростью восклицает он.

– И долго? – спрашиваю я.

Колин делает шаг в сторону и обвиняюще произносит:

– Ты изменилась. Раньше ты была другой.

– Ты удивлен, что я не плачу в кухонное полотенце, забившись в угол? Извини, если разочаровала, – говорю я и сама понимаю: это уже перебор.

Колин продолжает наседать:

– Сколько ты продержишься на этот раз, Рай? Скоро ли начнешь искать путь к бегству в шкафчике с лекарствами? Или, пока дочь в школе, пялиться часами на бритву? Когда ты бросишь Веру?

– А ты ее не бросил?

– Я не брошу, – отвечает Колин. – Больше не брошу. Послушай, Рай, я совершил ошибку, но это произошло между тобой и мной. До того момента я всегда был рядом с Верой. На сто процентов. Да, теперь ты каждое утро гладишь нашу дочь по головке и говоришь, как сильно ее любишь. Зато раньше на тебя она не могла положиться, а на меня могла. Думаешь, Вера забыла, что, когда она была маленькой, ее мамочка по полдня валялась на диване с головной болью, или спала, наглотавшись халдола, или трепалась со своим долбаным мозгоправом, вместо того чтобы забрать ее из детского сада? – Колин поднимает трясущийся палец. – Ты ничуть не лучше меня!

– Я никогда и не говорила: «Я лучше!» В этом-то и разница между нами.

Колин смотрит на меня так зло, что мне становится страшно.

– Ты не заберешь ее у меня!

– Это ты ее у меня не заберешь, – возражаю я.

Только бы он не увидел, как меня трясет. Мы привели друг друга в такую ярость, что оба не сразу замечаем Веру. Только когда она делает судорожный вдох, мы оборачиваемся.

– Дорогая, мы тебя разбудили?