– Хорошо, я вас нанимаю, – произносит Джоан, протягивая Иэну коробку с рулетом.

Утром, как только мама звонит, я все на нее выплескиваю. Дескать, как ты могла врать мне про здоровье моей собственной дочери! Доведенная до слез моими криками, она кладет трубку, и я тут же чувствую себя виноватой. А ведь мне даже нельзя перезвонить ей, чтобы извиниться.

Колин пробыл у меня до четырех утра. Тогда мне пришло в голову, что новая жена, наверное, разыскивает его. А может, и нет. Может, потому-то он на ней и женился. Уходя, он поцеловал меня. Этот поцелуй был не проявлением страсти, а извинением. Скользнул по моим губам, как лакричная конфета, и на вкус был такой же горьковатый.

В доме тихо. Я в Вериной комнате, смотрю на кукольный домик, на Барби, на принадлежности для рисования и не могу заставить себя к чему-нибудь прикоснуться. Сижу неподвижно, до боли стиснув челюсти. Я должна быть сейчас с Верой, как моя мама была со мной, когда я болела: давала мне пить, натирала грудь мазью. Засыпая и просыпаясь, я всегда видела ее на одном и том же месте, как будто за целую ночь она даже не шелохнулась.

Для этого мамы и нужны. Они охраняют покой ребенка. Для них дети превыше всего.

А я не справляюсь с ролью матери. Сначала я попыталась обвинить еще не рожденную дочь в неверности мужа. Потом наглоталась таблеток, хотя врачи точно не знали, не опасно ли это для плода. Они говорили, что сейчас мне нужно лечиться от депрессии, а не беспокоиться о возможных рисках для малыша. Я, дура, слушала их.

Несколько месяцев я жила, надеясь, что ребенок родится здоровым и я смогу вздохнуть с облегчением. Моя надежда оправдалась, и я подумала, будто все остальное тоже должно наладиться само собой. Но материнство – это даже не испытание, это религия. Это обет, который, однажды дав, нужно соблюдать всегда. Здесь все различия сглаживаются и недостатки скрываются, как нигде. Вера – то единственное в моей жизни, что я с первого раза сделала правильно. Почему же я так долго не могла этого понять?

Я смотрю на свои руки и, сама не отдавая себе в этом отчета, бреду в ванную. Там беру свою бритву для ног и достаю из безопасной пластиковой оболочки смертоносное лезвие.

Осторожно я выбрасываю его в мусорное ведро.

– То есть как это с ней нельзя поговорить?! – кричит Малкольм Мец. – Вы хоть представляете себе, чего нам стоило сюда пробраться?! В вестибюле настоящий зверинец!

Медсестра поворачивается к доктору Блумбергу:

– А что там случилось?

– Там несколько ВИЧ-положительных пациентов. У них внезапно нормализовалось число Т-клеток.