Еще в лифте я заметила, что в больнице странно пусто. Даже в два часа ночи мне навстречу должны бы попадаться невыспавшиеся врачи, усталые родственники больных, женщины с малышами. Словно прочитав мои мысли, Кензи оборачивается и говорит:

– Ходят слухи, что Вера многих излечила. Одним своим присутствием.

Я не знаю, как к этому отнестись. Если моя дочь действительно совершила чудо, то какой ценой? Вера начала слабеть после того, как оживила мою маму. А со сколькими больными людьми она контактировала в последние два дня? Теперь понятно, почему ей становится все хуже и хуже.

Исцеляя других, она убивает себя.

Сразу же после звонка Кензи я подумала о том, что надо бы вызвать Вериного отца.

– Позвоните Колину, – говорю я.

– Уже позвонила. Это он попросил меня позвонить вам.

– Но…

– Ему тоже наплевать на постановление. Он сказал, что вы должны быть здесь.

Вот мы входим в отделение детской интенсивной терапии, куда Веру перевели, пока я отсутствовала. Кензи ведет меня к палате. Остановившись у стеклянной стены, я вижу маму: она сидит на стуле возле кровати. Меня поражает то, как сильно она постарела. А Вера… Ее бы я вообще не узнала. Вся в проводах и трубочках, она кажется совсем маленькой на узкой кровати.

Медсестра передвигается по палате как тень. Когда я вхожу, мама молча меня обнимает и уступает мне стул. Я вдруг начинаю понимать тех матерей, которые, чтобы спасти своего ребенка, поднимают автомобили и подставляют грудь под пули. Я бы все отдала, лишь бы поменяться с Верой местами. Забрать ее страдания себе.

– Я никогда не говорила тебе, – шепчу я, наклоняясь к ее лицу, – как сильно сожалею о том, что долгое время была поглощена собой. Я знала: ты меня дождешься. – Я дотрагиваюсь до ее щеки. – Теперь я буду тебя ждать. Когда бы ты ни вернулась – через несколько дней или даже месяцев, – я никуда от тебя не денусь.

Я закрываю глаза и слушаю шум машин, подсоединенных к Вере. Какой-то аппарат начинает пищать ровнее и чаще. Медсестра поднимает глаза и хмурится.

– Что-то происходит, – говорит она, читая распечатанную кардиограмму. – Вызову-ка я лучше доктора Блумберга.

Как только она выходит из комнаты, Вера распахивает глаза. Ее взгляд фокусируется сначала на Кензи, потом на моей маме, потом останавливается на мне. Вера шевелит губами, пытаясь что-то сказать. Доктор Блумберг, влетев в палату, снимает с шеи стетоскоп. Наклоняется над Верой и, осматривая ее, тихо бормочет:

– Подожди, детка, тебе пока нельзя разговаривать.

Он удерживает Верины плечики, а сестра по его команде вынимает из ее горла эндотрахеальную трубку. Вера кашляет, захлебываясь слюной. Наконец у нее прорезается голос.