Распорядитель похорон сказал мне, что неплохо было бы иметь столик с вещами, напоминающими об Элизабет: мягкие игрушки, семейные фотографии, шоколадное печенье. Включить ее любимую музыку. Пусть бы ее школьные подружки написали ей записки, которые можно положить в гроб.

Мне хотелось сказать ему: «Неужели вы не понимаете, что, рассказывая мне и другим, как сделать похороны наполненными смыслом, вы обессмысливаете обряд? Элизабет заслуживает фейерверка и ангельского хора. И пусть бы Земля завертелась вспять на оси».

В конце концов я надела на Элизабет балетную пачку – ту, в которой она почему-то всегда хотела идти в продуктовый магазин, а я всегда заставляла ее снимать перед выходом из дому. Я разрешила распорядителю похорон впервые нанести ей на лицо грим. Я дала ей с собой игрушечную собачку, ее отчима и бóльшую часть своего сердца.

Похороны проходили с закрытым гробом, но, перед тем как отправиться на кладбищенскую службу, распорядитель поднял крышку. В этот момент я отодвинула его в сторону. «Позвольте мне», – сказала я тогда.

Курт был в форме, как подобает полицейскому, убитому при исполнении обязанностей. Он выглядел совершенно так же, как при жизни, только на пальце, где было обручальное кольцо, осталась тонкая белая полоска. Это кольцо я теперь ношу на цепочке.

Облик Элизабет был нежным, ангельским. Волосы были завязаны ленточками. Она обнимала отчима за талию.

Я протянула руку к гробу и вздрогнула, коснувшись рукой щеки дочери. Почему-то я ожидала, что щека будет теплой, а она была холодной, неживой. Я вынула ленточки из ее волос и, осторожно приподняв голову, расправила волосы. Потом опустила левый рукав трикотажной кофточки на четверть дюйма, чтобы был как правый.

«Надеюсь, вы довольны», – сказал распорядитель.

Эта аккуратная Элизабет была совсем не похожа на себя. Моя дочь обычно бегала растрепанная, с грязными от ловли лягушек руками, в непарных носках, с самодельными браслетами на запястьях.

Но в мире, где происходят совершенно немыслимые вещи, ловишь себя на том, что говоришь и делаешь прямо противоположное тому, что хочется. Я кивнула, глядя, как он запечатывает людей, которых я любила больше всего на свете.

И вот теперь я оказалась в том же положении, что и одиннадцать лет назад, стоя в спальне дочери и перебирая ее одежду. Рубашки, юбки и колготки, джинсы, мягкие, словно фланелевые, и фуфайку, по-прежнему хранящую запах яблоневого сада, где Клэр была в ней последний раз. Я выбрала пару блестящих черных легинсов и футболку с длинным рукавом, с принтом феи Динь-Динь. Эту одежду я как-то видела на Клэр в праздничное зимнее воскресенье, когда шел снег и нечего было делать – разве только читать в полудреме газету, устроившись поближе к горящему камину. Я выбрала пару трусиков с надписью «суббота» спереди, но других дней недели в ящике не нашлось. Тогда-то я и обнаружила завернутую в красную бандану фотографию в крошечной серебряной овальной рамке. Сначала я подумала, что это один из младенческих снимков Клэр, но потом поняла, что на фотографии Элизабет.