– Потому что сейчас три часа ночи, – ответил я. – Потому что ты должен был делать то же самое.

– Я должен был делать то же самое, – повторил Шэй. – Правильно.

Послышался глухой стук, и я понял, что Шэй упал. Последний раз, когда это случилось, у него был припадок. Я пошарил под койкой и вытащил зеркальце-лезвие.

– Шэй! – позвал я. – Шэй?

Я разглядел его отражение. Он стоял на коленях в передней части камеры, широко раскинув руки. Он наклонил голову и весь был покрыт капельками пота, которые в тусклом красноватом свете галереи казались каплями крови.

– Убирайся! – велел он, и я достал зеркальце из паза под дверью, не желая нарушать его уединение.

Пряча самодельное зеркало, я мельком увидел свое отражение. Как и у Шэя, моя кожа выглядела красноватой. И еще я успел заметить знакомую ярко-красную язву, снова открывшуюся у меня на лбу.

Майкл

Майкл

Последняя приемная мать Шэя Рената Леду была католичкой, жившей в Бетлехеме[20], в штате Нью-Гэмпшир. От меня не укрылась ирония в названии городка, где Шэй провел свои юношеские годы и куда я поехал, чтобы встретиться с ней. Я был в пасторском воротничке и держался с достоинством, подобающим моему сану. Я был готов приложить все усилия, чтобы выяснить, что же произошло с Грейс.

Как оказалось, от меня почти не потребовалось никаких усилий. Рената пригласила меня на чай, и, когда я сказал ей, что у меня есть сообщение для Грейс от члена моей конгрегации, она просто написала адрес и вручила его мне:

– Мы по-прежнему поддерживаем связь. Грейс была хорошей девочкой.

Мне любопытно было узнать, что Рената думает о Шэе.

– Разве у нее не было брата?

– Этому парню, – сказала она, – надо бы гореть в аду.

Нелепо было предполагать, что Рената не слышала о смертном приговоре Шэя. Даже в сельский Бетлехем дошла бы эта новость. Я подумал, что, может быть, как его приемная мать, она все еще питает к нему слабость. Но мальчик, которого она воспитала, попал в детскую колонию, а став взрослым, превратился в убийцу, приговоренного к смерти.

– Да, – сказал я. – Может быть.

Полчаса спустя я подходил к дому Грейс, надеясь на хороший прием. Это был розовый дом с серыми ставнями и номером сто тридцать один, вырезанным на камне в конце подъездной дорожки. Однако шторы были опущены, и дверь гаража закрыта. На террасе не висели растения в горшках, не было открытых для проветривания дверей, в почтовом ящике нет писем – ничего, что указывало бы на присутствие обитателей.

Я вышел из машины и позвонил в дверь. Дважды.

Что ж, я мог бы оставить записку с просьбой связаться со мной. Это заняло бы больше времени – времени, которого у Шэя не было, – но это было лучшее, что я мог сделать.