– Кого ты имеешь в виду?

– Того, кто сказал не знаю что.

– Я ничего не слышал. Видимо, это помехи на линии.

Мерче бросила трубку. Не дала ему возможности хоть как-то приукрасить свое вранье. Он аккуратно положил трубку на аппарат, думая, что в последнее время он что-то слишком часто попадает впросак. Между тем помеха на линии снова взялась за его член, и он, не контролируя себя, неожиданно залепил ей пощечину, от которой она в полном ошеломлении застыла с открытым ртом.

– Tu est un con.

– Et toi une conne.

Помеха поднялась, красная от гнева и пощечины, быстро оделась и схватила сумочку. Но Марсел встал между ней и дверью.

– Если ты до меня дотронешься, я вызову полицию. – По-французски.

– Если ты кого-нибудь позовешь, я переломаю тебе ноги. Déshabille-toi. Давай!

Марсел вел себя как дикарь. Даже хуже. Пару раз он ее ударил и ни разу не проявил никакой нежности, даже не пытался притворяться. Когда все закончилось, он знал, что самое трудное – это не завтрашнее совещание, а возвращение домой с повинной головой; он долго размышлял над тем, какую стратегию избрать, однако так и не пришел ни к какому конкретному решению; вернувшись домой, он обнаружил на столе записку, в которой говорилось мы с Сержи у мамы. Не звони мне. У меня уже нет температуры. Наверняка это ты вызывал ее у меня.

«Вот чертова баба, – подумал он. – Двенадцать лет брака, сын восьми или десяти лет, множество приключений без всяких последствий, и вот на тебе, эта злосчастная бабенка заявляет стоп, чувак, конец браку. Это уже слишком».

Восстановление отношений потребовало поистине филигранной работы лично сеньоры Элизенды. Она сумела избежать скандала, пересудов, сумела избежать, чтобы об этом узнала Мамен Велес де Тена, добилась того, чтобы ее сватья (из Сентельес-Англезола, состоящих в родстве с Кардона-Англезола по линии Англезола, и из Эриль де Сентменат, поскольку мать матери – дочь Эдуардо Эриля де Сентмената, с третьей годовщиной самоубийства которого, спровоцированного – теперь уже точно известно – в равной степени денежными и сердечными причинами, совпала вспышка матримониального кризиса Мерче) вмешалась в ситуацию и убедила дочь вернуться с ребенком к супружескому очагу. Начиная с этого времени, с февраля тысяча девятьсот восемьдесят второго года, Мерче перестала улыбаться, установила в доме отдельные кровати и вознамерилась никогда больше не разговаривать ни с мужем, ни со свекровью. Характер Марсела совсем испортился, прокис, как йогурт, и он взял за привычку обвинять во всем всех вокруг, даже когда просто выпадало мало снега или порывистый западный ветер разрушал черные трассы высокогорья. И все по вине неверно истолкованной помехи на телефонной линии, просто невероятно!