И Рома Газуль, верный и преданный на веки вечные, поведал ей о предательстве ее сына, о государственном перевороте, который тот попытался совершить под предлогом того, что мама с каждым днем становится все больше ку-ку…

– Что, он так и сказал? Все больше ку-ку?

– Но послушай, Элизенда, не знаю, действительно ли он…

– Так он сказал это или не сказал?

– Ну хорошо, да, сказал… Но это не имеет никакого значения…

– Я прекрасно знаю, – перебила она его, – что имеет значение, а что нет. Это мой сын.

– Просто он хотел сказать, что тебе уже семьдесят пять лет и пора на заслуженный отдых. А ему уже больше сорока, и с каждым днем меня все больше раздражает, что я должен по каждому поводу просить разрешения у мамы, словно не я хозяин фирмы.

– Но ты действительно не хозяин, Марсел. – Газуль был крайне озабочен: он находился меж двух огней, меж двух противостоящих друг другу и взаимоисключающих объектов его всепоглощающей преданности.

В общем, Марсел подготовил правовые документы и хотел окончательно оформить их, дополнив безупречными нотариальными обоснованиями, основанными на отказе сеньоры Элизенды от претензий в имущественной, предпринимательской и семейной областях в пользу своего законного наследника.

– Но почему?

– Потому что она впадает в маразм, ни черта ни в чем не смыслит и уже совсем ку-ку. А скоро еще и ослепнет. И я не хочу, чтобы Церковь высосала всю собственность, которая у нас еще остается.

– Но вы безмерно богаты, Марсел.

– Да, а сколько миллионов она потратила на процесс беатификации этого долбаного учителя?

– Уйму.

– Вот видишь.

– Но твоя мать не утратила чувства меры. Она прекрасно отдает себе отчет, до какого предела может доходить и настаивать на своем. Во всем. Это самый расчетливый человек, какого я…

– Так ты со мной или против меня, Газуль? – Прямо как Иисус Христос, только в джинсах, с джином-тоником в руке на террасе барселонского офиса, напротив Педреры, осаждаемой толпой японцев.

– Я не хочу этого подписывать. Я не могу подложить такую свинью твоей матери.

– Значит, ты против меня. – Библейский жест, по-прежнему с джином-тоником в руке.

– Нет, это не так. Но я не могу…