— Твой отец писал бы статьи.

— Я не очень понимаю, чего ты добиваешься этими словесными упражнениями. Пытаешься показать, что ты живешь в Израиле, а я нет?

— Нет, что ты можешь обойтись без Израиля.

— Обойтись?

— Да. Ты любишь его, поддерживаешь, поешь о нем, молишься о нем, даже завидуешь евреям, которые там живут. Но ты не пропадешь и без Израиля.

— В смысле, не перестану дышать?

— В этом смысле, да.

— Ну, в этом смысле и Америка для меня не обязательна.

— Абсолютно точно. Люди думают, что у палестинцев нет родины, но палестинцы умирают за свою родину. Это вот тебя надо жалеть.

— Потому что я не стану умирать за страну?

— Именно. Это еще не все. Ты вообще ни за что не станешь умирать. Прости, если это ранит твои чувства, но не притворяйся, будто это неправда или несправедливо. Джулия была права: ты ни в что не веришь.

Именно в этот момент каждый из них должен был сорваться, но Джейкоб взял со стола свой телефон и спокойно сказал:

— Пойду отолью. И когда я вернусь, мы сделаем вид, что последних десяти минут не было.

Тамир никак не отреагировал.

Джейкоб заперся в ванной, но он не стал мочиться и не стал притворяться, что ссоры не было. Он вынул из кармана телефон. На рабочем столе было фото, сделанное на шестой день рождения Макса. Они с Джулией дали Максу полный чемодан разных костюмов. Там был костюм клоуна. Костюм пожарного. Индейца. Посыльного. Шерифа. Первым, который Макс примерил, что и увековечено в цифровом снимке, был костюм солдата. Джейкоб смыл унитаз вхолостую, открыл настройки телефона и заменил фото на рабочем столе какими-то из стандартных обоев: изображением листа, оторванного от дерева.

Вернувшись на кухню, он сел на свой стул напротив Тамира. Он хотел было разрядить обстановку анекдотом о разнице между "субару" и эрекцией, но не успел открыть рта, как Тамир объявил:

— Я не знаю, где Ноам.

— Как это?