— У нас.

— У нас? Твои детки спят на органических матрасах. А мой сын сейчас в самом пекле. — Тамир снова показал рукой на телеэкран. — Я отдаю больше половины всего, что имею, а ты — один процент, щепотку. Ты хочешь иметь отношение к эпическим событиям, и ты чувствуешь себя вправе учить меня, как мне устраивать мой дом, и притом ты ничего не даешь и ничего не делаешь. Давай больше или болтай поменьше. Но больше не говори у нас.

Как и Джейкоб, Тамир предпочитал не держать телефон в кармане и всегда выкладывал его на стол или куда-нибудь. Несколько раз, несмотря на то, что их телефоны совсем не были похожи, Джейкоб хватал трубку Тамира. В первый раз на рабочем столе было фото маленького Ноама, готовящегося бить угловой. В следующий раз там было другое фото: Ноам в военной форме, отдает честь. В следующий раз: Ноам на руках у Ривки.

— Я понимаю, что ты волнуешься, — сказал Джейкоб. — Лично я бы лез на стену. И на твоем месте я бы тоже, наверное, злился на меня. Тяжелый день выдался.

— Помнишь, как ты залип на нашем бомбоубежище? Когда первый раз приезжал? И твой отец тоже. Мне пришлось вас оттуда практически выволакивать.

— Это неправда.

— Когда мы разбили полдюжины арабских армий в сорок восьмом…

— Мы? Ты даже еще не родился тогда.

— Да, верно, мне не надо было говорить мы. Ведь это включает тебя, а ты к этому не имеешь никакого отношения.

— Да ровно столько же, сколько и ты.

— Вот только мой дед рисковал тогда жизнью, а значит — и моей жизнью тоже.

— У него не было выбора.

— Америка всегда была возможным выбором для нас. Так же как Израиль — для вас. Каждый раз вы завершаете свой седер словами: "На будущий год в Иерусалиме", и каждый год вы предпочитаете справлять седер в Америке.

— Это потому что Иерусалим тут как идея.