– Те, что ты украла у купца Пядникова? Никакие они не твои, их придётся вернуть наследнице – Людмиле Ивановне Пядниковой.

– Людка ничего не получит! Я их вам не отдам! А вы их не найдёте! Я так спрятала, что никто не найдёт! – жарко, с придыханием говорила Палашка, слюна мелкими брызгами летела из её рта.

– Дура ты! – устало сказал фон Шпинне. – Мы и искать ничего не будем, была охота, сама всё расскажешь, а если нужно будет, то и покажешь. Пугать нас решила! Мы, знаешь что, завязка ты хомутная – пуганые. Тебя сейчас в съезжую отправят, посидишь там под замком в халате каторжном, вонючем и липком, день да ночь, да ещё день и ещё ночь, сразу язык развяжется и станешь ты им без устали болтать, и всё ради того, чтобы не угодить на каторгу на долгие, долгие годы. Правда, от каторги тебя это не спасёт, но говорить будешь, для того чтобы время пребывания в месте страшном и жутком себе сократить.

* * *

Фома Фомич и чиновник особых поручений, как уже стало доброй традицией после успешно завершённого дела, обедали в трактире Дудина. Меркурий Фролыч ел вяло, без аппетита. Он был недоволен и обижен на Фому Фомича. Как оказалось, полковник не поставил его в известность относительно некоторых деталей расследования смерти Пядникова, и Кочкин всем своим видом показывал эту обиду.

Начальник сыскной, уплетая за обе щеки владимирскую поджарку, бросал весёлые взгляды на своего подчинённого. Когда закончил трапезу, сложил приборы на пустую тарелку и вытер салфеткой губы, сказал:

– Ну не дуйся, не дуйся! Согласен, поступил с тобой не очень честно, но ты же меня простишь?

Меркурий Фролыч, отложив вилку и нож, сдвинул полупустую тарелку в сторону. Откуда ни возьмись вынырнул юркий половой, взял пустую тарелку Фомы Фомича и вопросительно уставился на Меркурия – будет доедать, нет?

– Забирай! – махнул рукой Кочкин и, подождав, пока половой уйдёт, спросил у начальника сыскной: – И всё-таки я не могу понять, как вы узнали про эту вторую голову и как её нашли?

– Когда я в первый раз посетил салон восковых фигур, то обратил внимание на стоящую там в углу ширму с вышитыми на ней розами. – Фома Фомич важно, по-барски, откинулся на спинку стула, положил салфетку на стол.

– И что? – не понял Кочкин.

– Гюль – по-турецки «роза», и это мне показалось заслуживающим внимания. Я решил, что турчанка как-то связана с этой ширмой, но как – не понимал. Потом, когда я опрашивал Людмилу, домочадцев и прислугу, кто-то из дворовых как бы в шутку сказал мне, что ходили слухи, будто бы Пядников прячет деньги в салоне и потому ходит туда ночью и проверяет их сохранность. И сразу же сам усомнился в этих слухах, мол, не дурак же был хозяин, чтобы прятать деньги в салоне. Однако я за это зацепился, ещё раз обследовал салон и, ты не поверишь, нашёл там тайник. А в нём пусто. Сделан очень хорошо, никогда не догадаешься, однако если дверцу не прижать, остаётся щель, вот по этой щели кто-то и нашёл купеческую схоронку. Кто? Первое, что приходит в голову…