Теперь, спустя столько лет, когда той уточки нет и в помине, и не существуют яблоневый сад, и стеклянная веранда, и спящие сладким утренним сном мама и папа, он вспоминал ту чудесную уточку, несущую в лазури Благую весть.

Лемнер не спал в ночи, готовясь к утреннему крещению. Он войдёт в храм, оставив за дверью все горькие и глухие подозрения, все мерзости и святотатства, бросит в прорубь золотой пистолет, а возьмёт с собой только то, что сулило ему Русский Рай, говорило, что Рай существует.

К Лемнеру возвращались чудесные воспоминания, и они возвещали, что Рай существует.

Казалось, он заснул на мгновение и тут же проснулся от хлопка входной двери. Ласковый басок Николая Гавриловича позвал:

— Гости, вы где? Подъём!

Пили чай, без сахара, обжигаясь. Лемнер, отказавшись от сахара, думал, что впереди ждёт его неземная сладость, выше любых земных услад.

Воздух обжёг морозом. Пахнуло дымом. Ступеньки прохрустели, как ксилофон. Пруд был мутно-серым, чуть светлее неба. Прорубь размыто чернела. Шли по деревне, и в окнах вдруг загоралось красное полукружье печи, горели золотые дрова, двигался человек. Лемнер шагал, волнуясь, как волнуются перед дальней дорогой. Он оставлял прежний мир, где пахло дымом, горели полукружья печей, чернела крестовидная прорубь. Он ещё был прежний, с недавними воспоминаниями, со всей прожитой жизнью, запутанной, надрывной, которую так и не успел осознать, и теперь её оставлял. Он шёл по хрустящему снегу в другую неземную страну, где не будет этой ночной деревни, не будет лесника Николая Гавриловича, не будет Ланы, а случится несказанное преображение, неописуемое чудо. Новая страна примет его. Он пройдёт врата, проникнет сквозь волшебную буквицу, увитую райскими цветами.

Церковь мутно белела. В одиноком оконце желтел свет. Внутри было хмуро, холодно. В железной печи слабо, принесённые с мороза, горели дрова. В подсвечнике стояла одинокая свеча, освещая красный хитон Богородицы и еловую ветку.

Из алтаря выплыл священник, пушистый, как одуванчик. Его ряса касалась пола, скрывая башмаки. Он шёл мелкими шагами, и казалось, плывёт.

— Готов, раб Божий Михаил?

— Что? — переспросил Лемнер.

— Готов к приятию Святаго крещения?

— Готов, отче! — Лемнер, привыкший принуждать, командовать, подчинять грубой, иногда жестокой силой, робел священника, его воздушных, лёгких, полных чудного света волос, мигающих синих глазок, золотой епитрахили.

Из алтаря вышел служка, деревенский отрок, заспанный, в тёплом пальто и валенках. На запястьях у него золотились поношенные нарукавники. Он вынес большой эмалированный таз и поставил посреди храма. Налил из ведра воду, окунул пальцы, щупая воду. Она показалась слишком холодной. Он отошёл в сторону и принёс большой металлический чайник. Стал лить в таз. Из струи шёл пар. Снова пощупал воду и унёс чайник.