Лана сидела в стороне на железной скамье и смотрела на Лемнера, совершавшего обряд покаяния.

«Народ, прости, если можешь!»

Великан-украинец, кого застрелил среди осенних деревьев. Пленный в крестах и свастиках, кому всадил пулю в грудь.

«Прости, прости!» — вымаливал Лемнер прощение у народа, который, быть может, приснился ему среди чёрно-белой России.

Он винился за все злодеяния, принесённые племенем шедим в народ, загадочный для себя самого, отгадывающий эту загадку в рыдающих песнях, надрывных романах, в ересях и кровавых бунтах.

Он винился за расстрел царя, за убитых священников, разорённых крестьян, за изгнание профессоров и писателей. Он брал на себя злодеяния, что чинились над русским народом, и за те злодеяния, что чинил сам над собой русский народ, и за те злодеяния, которые совершал русский народ над другими народами, над лесами, озёрами, реками, медведями, осетрами, синицами.

Покаяние Лемнера было слёзным. Он плакал, чёрно-белая Россия расплывалась, как мокрая акварель.

Лана молча смотрела, как слёзы бегут по обращённому к иллюминатору лицу Лемнера.

Вертолёт опустился в снегах. Лётчик открыл дверь, рёв винтов вместе с ветром ворвался в салон. Лемнер и Лана сошли, окружённые свистом лопастей, жгучей, поднятой винтами метелью. Метель опала, открылась деревушка с избами, заснеженными огородами, двумя-тремя дымами. Кирпичная церковь была наивная, кособокая, приплюснутые синие главы усыпаны блёклыми золотыми звёздами. Навстречу шёл человек в полушубке и косматой шапке. Что-то издалека кричал, улыбался, салютовал, прикладывая руку к виску.

Вертолёт улетел, завернув всех троих в колючий завиток метели, и в наступившей тишине подошедший человек произнёс:

— Здравствуйте, Лана Георгиевна! Здравствуйте, Михаил Соломонович!

— Здравствуйте, Николай Гаврилович, — Лана шутливо козырнула встречающему и представила его Лемнеру: — Наш хозяин, лесник. Каждый волк у него на счету.

— Пожалуйте за мной, — засмеялся шутке лесник. — Домик готов. Баня натоплена. Обед поджидает.

По пути в деревушку заглянули в церковь. От дороги к церковной ограде до дверей снег был расчищен. В наваленных снежных грудах торчали еловые ветки. Дверь тесовая, с облупившейся краской, блестела медной, стёртой прикосновениями ручкой. Лемнер с благоговением смотрел на ручку, на дощатую дверь, которая впустит его в Русский Рай. После белизны в церкви было сумрачно. Ветхий, крашенный бронзой иконостас слабо светился образами. Храм был украшен еловыми ветками. В высокой железной печи гудели дрова, сквозь щель на полу дрожала полоса света. Пахло хвоей, дымом, сладкими церковными благовониями.