Чулаки хохотал, кривлялся перед Светочем, оскорбительно жестикулировал, пытался испачкать его своим гноем и кровью.

— Но ваш обман, Антон Ростиславович, не может продолжаться вечно. У русского народа раз в сто лет открываются глаза. Он прозревает обман, и случается огромный русский взрыв. Этот взрыв разносит в дребезги континент, который вручил русскому народу Бог для его вечного страдания и посрамления. Впереди громадный русский взрыв. Взорвётся русский коллайдер, и вырвется в мир тёмная русская материя. И тогда разломаются хребты, повернут вспять реки, раскроются могилы невинно убиенных. Кости, ржавые, в гнилой земле, пойдут на Кремль и найдут вас в кремлёвских палатах, Антон Ростиславович! И вам не склеить традиционными ценностями обломки континента, как не склеить слюной ласточки разорванный Крымский мост!

Чулаки хохотал, прыгал, пророчил смерть. Светоч молча, холодно смотрел на корчи.

— Пора идти, Анатолий Ефремович. Самолёт в Колумбию ждёт.

Чулаки умолк, сжался, стал поправлять дрожащими пальцами галстук, искал и не находил на пиджаке оторванную пуговицу.

— Сейчас, сейчас! — бормотал он.

Они шли по коридору, Чулаки останавливался перед акварелями, слепо ощупывал пальцами.

— Анатолий Ефремович, не задерживайтесь, надо идти.

В зимнем саду Чулаки гладил листья пальм, целовал цветы орхидеи. Ему хотелось превратиться в растение, стоять в дубовой кадке, глядеть, как мимо ведут по зимнему саду других.

— Анатолий Ефремович, самолёт не может ждать.

Из стеклянной галереи был виден заснеженный пар, Аполлон в снежной, небрежно наброшенной бурке.

— Бельведерский! — бормотал Чулаки. — Бог солнца!

Они миновали облицованный гранитом проход, миновали кирпичную кладку. Потянулась бетонная пещера с редкими лампами в потолке.

Дул ледяной сквозняк. Лемнер замерзал, стучали зубы. Чулаки шёл, спотыкаясь. Обернулся, упал на колени:

— Умоляю, умоляю! Хочу жить! Оставьте мне жизнь! Пусть я буду вечным заключённым, рабом! Пусть буду мышью, насекомым! Только жить!

Он хватал Светоча за ноги, целовал туфли. Светоч отталкивал его ногами.

— Вставайте, Анатолий Артакович, пора в Колумбию!

Чулаки поднялся, сутулый, как старик, семенил, появляясь и пропадая под лампами. Лемнер вытянул руку. Целил в затылок. Рука дрожала. Он боялся промахнуться. Чулаки почувствовал смертоносный луч, скользнувший из зрачка Лемнера по стволу пистолета. Обернулся. Лемнер выстрелил в лоб Чулаки. Видел, как ярко открылись его глаза. Белесые волосы стали огненно-рыжими, лицо порозовело, усыпанное золотыми веснушками. Смерть вернула ему благовидность.