Мэри с удовольствием прогулялась бы до Чиппенхэм-Медоуз, где устраивался большой костер – и, по слухам, танцы, – но боялась столкнуться там с Дэффи. Все эти дни он ходил с красными глазами и все время пытался приблизиться к ней, будто собирался сделать какое-то важное, решительное заявление. Но Мэри делала все, чтобы не оставаться с ним наедине. Что бы он ни сказал, это все равно ничего бы не изменило.

Через пару недель все лепестки на цветущих деревьях опали, и они снова стали казаться голыми. Миссис Джонс сказала, что в это время года ей всегда бывает грустно – ведь цветение оканчивается так быстро. Ветки, прибитые к стенам дома, вскоре засохли, но их запах стал только сильнее.

Для Эби, однако, в нем всегда чувствовалась гниль. В одну из теплых майских ночей она лежала на кровати и смотрела в окно. Ставни были раскрыты, чтобы впустить в комнату свежий воздух; был виден только прямоугольник темно-синего неба. Мэри Сондерс вдруг испустила длинный прерывистый вздох.

– Ссорилась с твоим парнем? – поинтересовалась Эби.

Мэри быстро повернулась к ней:

– С каким еще парнем?

Эби хмыкнула. Взглядами, которые бросал на нее Дэффи в последнее время, можно было разжигать костер.

Мэри снова отвернулась.

– Он не мой парень, – тихо сказала она в темноту.

Что означало – да. Поссорились, и еще как. Эби промолчала. Иногда молчание звучало громче, чем любой вопрос.

– Кроме того, – Мэри перевернулась на спину и уставилась в потолок, – я уверена, что добьюсь большего в одиночку, а не с этим глупым теленком. Все равно я уеду.

– Куда?

– Не твоего ума дело.

Эби снова замолчала. Мэри Сондерс всегда огрызалась; она уже привыкла не обижаться и обращалась с девчонкой, словно с кошкой, у которой не в меру острые когти.

– В Лондон, куда же еще, – наконец выговорила Мэри. Как будто темнота вытягивала из нее слова.

– Когда?

– Не в ближайшее время, но когда-нибудь. Какой смысл возвращаться, пока у тебя нет хорошей одежды и денег? Явиться в этот город с пустыми руками – все равно что лечь посреди дороги, чтобы тебя переехала ломовая телега, – презрительно добавила Мэри.

Эби закрыла глаза и вдруг перенеслась в Бристоль, в тот самый день девять лет назад, когда корабль с Барбадоса причалил к английскому берегу. Шел самый холодный дождь на свете. Кожа на ее шее, в том месте, где ее касался медный ошейник, была содрана и саднила. Улицы были шириной с раскинутые руки и кишели людьми, словно мусорная куча – крысами, и все лица были белыми. Эби стояла в стороне, ожидая, когда доктор соберет все свои многочисленные сундуки. Мимо с грохотом промчалась огромная повозка, и в какой-то миг Эби захотелось выступить на дорогу и броситься прямо под колеса. Что же ее тогда остановило? Трусость? Или страх, что ее дух, освобожденный от тела, затеряется на этих перепутанных улицах и никогда не найдет дорогу домой, в Африку?