– И разве я тогда смогла бы считать себя достойной женщиной? – Голос ее звучал глухо, потому что этот вопрос она наверняка задавала себе тысячу раз. – Как это – бросить мужа, который сражался за родину и своих близких? Да я бы руки на себя наложила. А ты бы меня просто возненавидел.

Сомнительно, чтобы я ее за это возненавидел, но нам обоим очень хотелось верить, что я действительно человек гордый и смелый и именно так восприму подобное нарушение супружеского долга. Я снова стал ночевать в своем номере, который давно уже оставил, и часто слышал, что Габриэла тоже не спит – бродит туда-сюда по своей комнатке, поскрипывая досками пола. Так прошло несколько дней. Однажды я в отчаянии отправил в Форт Техон телеграмму. «Али, – я нарочно назвал его этим именем, чтобы он сразу понял, кто ему пишет, – с облегчением узнал об исходе сражения. Нахожусь в Вайоминге. Пришли о себе весточку». Его ответ последовал так быстро, что я едва успел хорошенько порадоваться тому, что он жив. Он писал: «Я уже давно знаю, где ты сейчас находишься. На днях некий агент полиции Берджер выехал отсюда в Вайоминг с намерением найти человека с верблюдом».

Наверное, в тот момент у меня были все возможности полностью изменить свою жизнь. Я мог бы остаться и спокойно ждать встречи с Джоном Берджером, так сказать, в домашней обстановке. Я мог бы продать тебя. Мог бы отпустить тебя на все четыре стороны – я знаю, Берк, что с тобой ничего плохого не случилось бы. Но к этому времени я уже окончательно стал «человеком-с-верблюдом». Это бегство навсегда связало нас, мы с тобой стали почти нераздельны. И у нас – как ни печально было это сознавать – практически не осталось выбора. Как нет его у нас и сейчас. Только теперь у меня, к сожалению, нет ни чемодана, ни запасной пары сапог – ничего такого, что можно было бы продать. Но ничего, когда ты поправишься, мы снова двинемся в путь и снова убежим далеко-далеко.

И все же я, по-моему, должен признаться, что кое-какие неправильные действия мы тогда совершили. Можно было бы найти и что-нибудь получше работы в том жалком цирке, с которым мы в итоге довольно долго мотались по Неваде, день за днем ночуя под открытым небом. В цирке мы познакомились с несколькими хорошими людьми, но даже дружба с ними вряд ли стоила этих ужасных представлений, когда места в зале заполняли по вечерам полудикие толпы зрителей, что-то пьяно бормочущих и окутанных клубами дыма из раскуренных трубок; они с похабным восторгом приветствовали красотку-наездницу верхом на лошади и швыряли на арену огрызки яблок, выражая свое презрение глупым шуткам клоунов, а иногда швырялись огрызками и в тебя, Берк, находя зрелище недостаточно впечатляющим, когда ты просто совершал круг по арене с полуголой девушкой на спине.