– Сблизился, – усмехаюсь я. – У вас это так называется?
– Я порол ее. Порой до крови. Чаще всего до крови. Бил, пока она не отключалась.
А вот это что-то новенькое.
– Против ее воли?
– Нет.
– Так ты… доминант? – я морщусь, так нелепо это звучит.
– Садист. Однако я предпочитаю не навешивать на себя такие ярлыки. Я не принадлежу ни к какой субкультуре. Но если для твоего понимания так будет проще, то да. В последний раз это длилось полгода, пока ее мать не заметила шрамы на спине.
– Тебя не лишили сана. Почему?
– Для церкви это была очередная интрижка очередного священника. Католическая церковь веками закрывает на это глаза.
– Она была совершеннолетней?
– Нет.
– Сколько ей было?
– Семнадцать.
– Тебя могли посадить.
– Она убедила родителей не предъявлять обвинений. И, к счастью или к сожалению, священников не сажают. Их переводят, избавляются, пряча подальше их грязные секреты. Мое пребывание здесь – католическая метафора стояния в углу. Я здесь, чтобы подумать о своем поведении.
– И как успехи?
– Они есть.
Я прикусываю язык, чтобы не сказать: «Как жаль».