– Она была такой красивой.

– Да, – кивает он, – но я любил ее не за это.

Он забирает рамку из моих рук и всматривается в фотографию – этот печальный взгляд из иного мира.

– Она никогда не сдавалась. Была очень доброй, милосердной, мне всегда этого не хватало.

– Ты добрый, просто боишься это показывать. Почему ты хранишь ее в коробке?

– Пытаюсь сохранить рассудок.

Рамку с фотографией Сида Арго я держу в ящике прикроватного столика.

– Я уберу эти коробки, пока тебя не будет.

– Не будет?

– Ключи от черного входа на кухонном столе.

Я непонимающе смотрю на него.

– Ты же не считаешь меня настолько идиотом, чтобы верить, что ты не побежишь этой ночью утешать израненное эго преподобного.

– Нил…

– Я тебе не указ, Флоренс, но будь аккуратна. Это все, чего я прошу.

14

14

Я пробираюсь через черноту ночи, как преступник прячусь за деревьями. Звезды холодные и далекие. Сердце бешеной птицей колотится в груди. Палец нестерпимо печет, и жжение усиливается, словно наказывает за ослушание. Огибая церковь Святого Евстафия, заглядываю в окно: внутри никого – сегодня все празднуют нашу свадьбу. Алтарь освещает маленькая лампада. Деревянный Иисус висит на кресте, продолжая расплачиваться за людские грехи.

Я выхожу на тропинку, скрытую кронами деревьев, она ведет в место, где мне хочется быть больше всего, – в дом преподобного. Я часто бывала здесь раньше с Патриком, но теперь этот дом порождает во мне иные чувства, хотя выглядит так же, как и много лет назад. Укрытый рощей из старых вязов и дубов, он величаво стоит в тишине ночи. Двухэтажный готический коттедж сменил не одного хозяина, но всем обеспечивал прекрасный вид и уединенность.

Света в доме нет, горит лишь камин на втором этаже, даря слабое свечение. Кеннел не спит или заснул у камина? Я поднимаюсь на крыльцо и тихо стучу. Дверь тут же отворяется, и сильная рука втягивает в темноту, быстро закрывает двери и впечатывает в стену.

– Тебе нельзя здесь быть.