Его глаза становятся почти черными, а голос – высоким, заискивающим. Он никогда не был таким. Никогда. Я ушла, как он и сказал. На запад, как он и сказал. Он говорил, что у нас будет время до обеда, но нас нашли раньше, никто не стал бы искать так рано, никто не знал бы, где искать, если бы… Глаза начинает печь от ужасного осознания. Может, Молли и ребенок, но не дура. После того, что с ней сделал Доктор, она стала внимательнее, осмотрительнее, проницательнее. Она увидела в нем то, чего не смогла я, и сбежала, не послушала меня и сбежала. Но куда? Где она теперь? В лесу?

– Она всего лишь дитя, и она погибнет там в одиночку. Ты знаешь это, Флоренс. Скажи мне, – шепчет он, – только я могу вам помочь.

– Ты же обещал… ты же… Так вот каково твое истинное лицо, Кеннел?

Он теряется, но будто не по-настоящему. Я не понимаю, кто этот человек.

– Несмотря на все, что ты сделала, я пытаюсь помочь, но для этого мне нужна и твоя помощь.

– Что ты такое? Неужели те слова ничего не значили?

– Значит, не хочешь помогать?

– Кому именно? Тебе или вам с Доктором?

Его рот растягивается в улыбке, опасной и насмешливой.

– Кажется, я в чем-то недооценил тебя, Флоренс Вёрстайл, – уже своим голосом говорит он и выпрямляется, отряхиваясь от пыли. – Мы и без тебя ее отыщем. Это лишь вопрос времени. Но на улице холодно, а в лесу много хищников, если она прячется там, а, скорее всего, так и есть, то велика вероятность, что мы найдем ее мертвой. Ее смерть будет на твоих руках, не на наших…

– На ваших – это…

– На моих, моего старейшины и общины.

Комната начинает кружиться, стены – биться в такт моему сердцу.

– Твой… старейшина?

– Которому я был верен последние шесть лет и буду, пока не окажусь под толщей земли за церковью Святого Евстафия. А на что ты рассчитывала? Думала, заявишься в чужой монастырь со своим уставом и все тут же кинутся к твоим ногам, рискуя жизнями? Ты неисправима, Вёрстайл. – Он склоняется надо мной и шепчет: – Хотя та ночь была фееричной, отрицать не буду. Кто бы мог подумать, что за таким холодным фасадом столько огня?

Он наклоняется еще ниже, чтобы накрыть мои губы своими. Я подпускаю его и кусаю за губу – вкус крови во рту. Дергаюсь в попытке ударить его, но он отскакивает, трогает прикушенную губу и смотрит на кровь, оставшуюся на пальцах. Это вызывает у него улыбку. Он достает из кармана платок с вышивкой Молли и вытирает рот.

– Зачем ты разыграл этот спектакль? Король, ферзь…

– Мне нравилось с тобой забавляться. Эта игра в повстанцев и мятежников – в этом есть что-то занимательное. Йенс знает, я люблю заводить зверушек, и он так добр, что позволяет мне потакать моей маленькой слабости. Но со временем все стало слишком сложно. Ты красива настолько же, насколько больна. Твои вечные стенания, самокопания и сомнения. Сид Арго, Патрик, Сид Арго, Патрик… Если бы ты знала, Флоренс Вёрстайл, как ты мне надоела.