— Кто?

— Дерево… кто, кто… птица-зверь.

— Дядя Петь, а кладбище снесут?

— Смотря какое.

— На подходе к «Пути Ильича».

— А у тебя там похоронен кто?

Он взглянул очень внимательно, я вдруг вспомнил про зеленую краску для оградки: там же его Павел.

— Нет. Просто бывал.

— Если что — откопаю и перенесу, — сказал он словно себе, но мы друг друга поняли.

— Почему им заинтересовалась иностранная разведка?

— Кем?

— Вашим сыном.

— А ты чего им заинтересовался?

— Простите, дядя Петь, больше не буду.

— Какая там, к черту, разведка! Браконьер пальнул.

После перекура дядя Петя отправился в палату, а я пошел ходить-бродить по заросшим тропкам и аллейкам. Сегодня мне опять приснился тот сон. Я поднимаюсь по лестнице старого двухэтажного дома, мне восемнадцать лет, я приехал из Москвы и сейчас увижу ее. Все круче и выше лестница, я бегу, задыхаясь от счастья, года проносятся сквозь меня, проносится жизнь, старея; обшарпанные стены преображаются в наш сад. Закатное солнце, отдаленный лай, узкий коридорчик. И я как будто достиг цели, к которой бежал через всю жизнь. Вокруг затхлость и запустение, но тем пронзительнее сияет над дверью пир, глядят на меня Божьи глаза. Кабы войти в эту тайну, раствориться в райской синеве стрельчатого оконца, в пышных багряных складках, стать вином ли, виноградом, оливой на Господнем столе и подслушать слово. Однако мне некогда, я должен прятать труп: уже слышен скрип тормозов, уже приближаются шаги. Открываю дверь и вхожу в комнату. Он на диване, с головой покрыт красным ватным одеялом. По занавескам снаружи проходит тень, я хочу откинуть одеяло — и не могу. Хочу проснуться, но знаю, что опять побегу по лестнице, задыхаясь и старея, остановлюсь, услышу, войду и т. д.

На самом деле сон не такой стройный и прямолинейный в своем символизме — за эти недели, как художник в отставке, я отточил детали и композицию до прозрачности и блеска, но так и не смог прояснить концовку. Кто под одеялом. И чья тень движется за окнами. Подоплека столь странного сновидения мне известна и без психоанализа — это кульминационный момент моего неоконченного романа. Я заклялся писать — ни малейшего желания, честно, — и воображение мстит, пугая по ночам.

Вот так я ходил и ходил, заглядывая в самые отдаленные, потаенные уголки одичавшего парка, незаметно переходящего в лес. Ни шороха, ни звука, ни постороннего движения. Там, сям черные грузди выпирают из земли безбоязненно, да какое-нибудь деревце-подросток при моем приближении осыплется все, разом освободясь от червонного праха, и чей-то взгляд почудится — оглянешься: нет, один и свободен. Фантазии нередко меня подводили (в том смысле, что сбывались, да с ущербом, с изъянцем, по пословице: человек предполагает, а Бог располагает). Отдаюсь на Его волю, никакой суеты: если так надо, дружок мой сам придет ко мне.