Я слушал своих — мама сообщала подробности — и чувствовал редкий подъем сил душевных и физических. Любовь и счастье? Где мое «золотое» перо? Брось. Где мой «черный пистолет»? Почти под рукой. Но передышка была необходима, и я погрузился в стихию домашнюю, держащую как-никак на плаву. Пока она не спросила:

— Митя, а где твои тетрадки?.. Видишь ли, — добавила поспешно, — после той ночи, как ты приходил, я поднялась на чердак, вдруг ты записку… ты тетрадки забрал?

— А их на столе нету, что ли?

— Нету. Шкатулка Сонечкина стоит раскрытая — и все.

Сонечкой мама называет погибшую свекровь, а по заведенному порядку в «писательскую лабораторию» (в сущности, мы алхимики и тщимся добыть золото из ядов земных, недр подземных и испарений небесных) никто не ходил.

— Кто же взял рукопись? — заинтересовался отец. — Уж не тот ли, кто украл собак?

— Я помню наизусть, — пробормотал я, но не добавил: со мною кончится мир, которым я жил годы, в сущности, фантасмагория, но для меня не менее реальная, чем вот этот сентябрьский сияющий исход.

— И ты ему все спускаешь? — сорвался было отец, но под укоризненным взглядом мамы круто переменил тему: — Почему шкатулка? Что ты прятал в шкатулке?

Опять горячо! На этот раз уж совсем горячо, опасно. Ответ мой был вял и туп:

— План романа. Концовки. — И тут же перешел в наступление: — Пап, почему ты скрыл от меня, что деду помимо шпионажа инкриминировали попытку покушения на вождя?

— Господи! — воскликнула мама. — На Сталина?

— Нет, на другого.

— А почему я обязан повторять бред безумцев? — отрезал отец.

Все-таки отец для меня — загадка. Как они жили в безумии… а как я жил? Что изменилось-то? Нет, изменилось: в течение десятилетий, медленно, но верно, вырабатывалось противоядие от бредовых бацилл. Главный вопрос: что быстрее — иммунитет укрепится или нация сгниет. Сейчас, на подъеме, мне кажется… я машинально, нечаянно перекрестился. Родители переглянулись, но молчали. Пауза длилась, наши взгляды (три взгляда) перекрещивались в какой— то невидимой, но почти физически ощущаемой точке — это была любовь. Дышалось глубоко и вольно. Я абсолютно точно знал, что они чувствуют то же самое. И в потаенное наше молчание под кленами неслышно и незаметно вошел Кирилл Мефодьевич.

Но не помешал, наоборот. Краткая церемония знакомства закончилась, мама благодарила за меня бессвязно и слезно (слезы незримые, в подтексте), Кирилл Мефодьевич был взволнован и вдруг посмотрел на отца, а тот с него глаз не сводил. Итак, они встретились: двое юношей в зале суда. Страшного суда, где заранее предопределена высшая мера. Один прощался с философом, другой его защищал. А философ прощался с ними и защищал их (должно быть, молитвами) семь лет в Орловском централе. Итак, они встретились: два старика на защите внука. Нравы смягчились — не в зале суда, а в земской больнице, уцелевшей с дедовских времен. Уцелела больница, сад, озера и Никола (до прокладки скоростной трассы). Можно бы сказать, что эксперимент семнадцатого года блистательно провалился, ежели только сатана не встряхнет напоследок нашу лабораторию, не смешает яды, не подмешает красного, не добавит серы и новые мутанты не пойдут брать Смольный. «И имя ему смерть, и ад следует за ним».