— Что вам тут надо?

До сих пор племянники молчали ошеломленно. Алеша быстро подошел, встал рядом с Лизой, Вэлос проговорил веско:

— Золото и камни высочайшей пробы, работа французская, не продавать до самой последней возможности, когда уж совсем людоедство…

— Никогда! Это память о Борисе и Глебе. И об их матери. О заживо погребенных в гражданскую.

— Это уже прошлое, оно никому не нужно.

— Нам нужно, — сказал Алеша.

— Как ваш радикулит? Больше не беспокоит?

— Вот ведьмак проклятый!

— Вот что, дети, бедные вы дети. В каком-то высшем смысле правы, правы: прошлое подтачивает настоящее. И будущее.

Переулок был пуст. Вэлос постоял, озираясь; напротив, наискосок через мостовую, под легкими порывами затрепетал тополь последним золотом. Вернулось видение рощи на рассвете, но то было весной, а сейчас… «Этот листок, что иссох и свалился, золотом вечным горит в песнопенье». Что это? Откуда? — изумился и внезапно вздрогнул. Нет, его не обмануло чутье… да и мальчишку тоже (примчавшегося из «Зари коммунизма»): она здесь.

Вэлос медленно, сосредоточившись, двинулся по тротуару, ноги сами несли… ну конечно, здешняя церковь! Из тех, что не добили прежде, а теперь и подавно. Будет, будет — не мор… но глад, не людоедство, но в своем роде ад. Потому как натуральные мощи воссияют, а государственные, в мраморе, иссякнут, взорвавшись напоследок энергией сатанизма. «Я был в духе в день воскресный». Доктор обожал Апокалипсис — картины катастроф, вдохновленных не смиренным евангельским ягненком, а Сыном — солнцем, сияющим в силе своей и из уст которого — вот главное! — исходит острый меч.

Закрапал кроткий дождичек, блеклая каменная ограда ярко окрасилась киноварью, песнопенье доносилось тихое, словно подземное катакомбное отпевание. Символ Веры. Вдруг грянули! Ликуй! Жертвоприношение, бескровное и особенно кровавое, должно быть самозабвенно-радостно, иначе жертва теряет смысл. И я, я добивался того же — смерти радостной, сладостной, правда, с другим результатом: не стояние в белых одеждах пред престолом, а полный покой небытия — что даже странно и сравнивать. Конечно, покой! Человек устал, Господи, я свидетельствую.

Вэлос разрывался между стоянием у ограды и свиданием с другом. Наконец решился: тут еще Евхаристия, исповедь, причащение — надо спешить. Красный автомобиль помчался в Никольское…

Он ждал ее с утра.

Накрапывал дождик, пелены тумана, постепенно редея, окутывали древесное золото. В палате собралась обычная воскресная публика (кроме Фединых детей и жены, уже впряженных в ритуальные события) — Мария в черном и розовые близнецы-мячики, Фаина, родители и Кирилл Мефодьевич. Говорили: надорвался, мол. Говорила Мария: