В зале чувствовалось смущение, недовольство. Но ведь не думали же организаторы этого торжества, что они пригласили милого пожилого господина, который всего-навсего прочитает одну главу из своего грациозно-жизнерадостного романа? И что потом все будет в порядке?

— Мой коллега Райнхольд Шнайдер, который остался в этой стране^{494}, подвергался преследованиям, но с неслыханным мужеством сохранял твердость в вере, недавно заявил: Из несчастья-благодати рождается стремление к миру. Я, правда, думаю, что несчастья — и его пересечения с благодатью познания — могло бы и не быть. Но, так или иначе, Дюссельдорф все еще способен стать heil: то бишь целостным, здоровым^{495}. С величайшей осторожностью вкладываю я вновь в ваши уста, букву за буквой, это понятие ХАЙЛЬ — чтобы в будущем вы использовали его для максимально бережного обращения друг с другом и с миром. Пусть оно, это понятие, никогда не будет отменено. Вам предстоит, в ходе трудоемкого процесса, обеззаразить Германию, это ваш самый почетный гражданский долг. Вы должны это сделать, чтобы дети ваших детей жили нормальной жизнью, обремененные лишь обычными, терпимыми для человека заботами.

Пламя свечей колыхнулось.

Не один только Томас Манн на долю секунды смутился. Рядом с сутулым гостем (в очках с заклеенной дужкой) вдруг вынырнула красная карлица, которая — совершенно бесшумно — вклинилась со своим стулом между сидящими, собираясь, видимо, полакомиться хотя бы десертом. Подбородок ее лишь едва-едва поднимался над краем столешницы.

— Может, — голос говорящего стал почти неслышным, потом и вовсе запнулся, — я сейчас в последний раз приехал в ваш город, да и вообще больше не смогу бывать на родине так часто, как мне хотелось бы. Но дорогие друзья у меня здесь были всегда. — Он кивнул супружеской паре из Мербуша; похоже, действительно уловил аромат благовонного масла, исходящий от Анвара, и поспешно отвел глаза от Клауса Хойзера. Катя Манн дотронулась до его правой руки, опирающейся о край стола. — И я всегда хотел сделать этому щедрому на подарки городу какой-то подарок. Поэтому одна из моих новейших работ в повествовательном жанре начинается так: В двадцатых годах нашего столетия в Дюссельдорфе на Рейне жила, если не в роскоши, то в достатке, вдовевшая вот уже десять лет госпожа Розалия фон Тюммлер^{496}… Примите, глубокоуважаемые дамы и господа, этот маленький дар, вышедший из-под моего пера, и пусть вам никогда не придется быть обманутыми, как эта вдова, которую судьба поманила ложным обещанием счастья, любовным безумием. Или, может, ее жребий не был столь уж жестоким, ведь она любила саму любовь. И кто из нас не хотел бы такого? Разве что слишком боязливый.