Лучшим выходом из возникшего в Джейн состояния было бегство от него, и она продолжала делать это с той степенью интенсивности, какую позволяло сильное сопротивление Майкла.
Единственное, чего по-прежнему было ей не занимать, – это решительности, с которой она умела утихомирить воспитанников в случаях, когда ситуация выходила из-под контроля. Она бросала все дела независимо от того, чем занималась, даже один раз заставила себя встать с продавленного дивана в комнате Боба, на который прилегла после очередного укола, шла на шум, передёргивала затвор винчестера, с которым с некоторых пор не расставалась ни на минуту, и, прицеливаясь, говорила:
– А теперь замрите. Все замрите, мать вашу, иначе я стреляю.
И никогда не повторяла своих слов дважды. Напротив, сразу стреляла поверх голов, не забывая приговаривать при этом одну и ту же, ставшую уже дежурной, фразу:
– Следующий выстрел предназначен вам, суки!
Как правило, угроза действовала безотказно, ведь после того, что Джейн сделала с Бартом, никому не приходило в голову не принимать её всерьёз.
В редкие минуты трезвости она любовалась Майклом, в особенности ночью, когда он спал и не мог реагировать на её взгляд. Восхищение его красотой действовало успокаивающе, и ей даже казалось, что она отвлекается от постоянной ноющей боли в животе и спине.
«Как я смогу с тобой расстаться, малыш?» – спрашивала она себя в эти минуты.
Тонкая талия, гибкая спина, медленно, но неуклонно крепнувшие мышцы, нежная упругая кожа на покрытом еле заметным пушком лице, ухоженная поросль в районе лобка – о да, он ухаживает за собой, как аристократ.
Стройные ноги, вкусный рот и космос глаз. В них мириады звёзд, фиолетовые тени туманностей, чёрная бездна, лиловые сполохи. И выглядывает неразгаданная и, возможно, недобрая тайна.
– Что ты творишь, Джейн?
– Я люблю его.
– Ты любишь ангела?
– Да, я люблю ангела.
– Дерзкая.
– И пусть. Он спасёт меня.
– Ты веришь в это?
– Да. Верю.