Но он меня не слышал. Он пытался прикоснуться ко мне — и его дрожащие руки проходили сквозь моё тело. Он пытался обнять воздух, тяжело дышал, и не мог понять, почему иллюзии больше не слушаются его.

А я — я просто сидела рядом и наблюдала за ним. Сложно представить, что человек действительно способен так низко пасть.

— Вы — просто пустое место, как и всё вокруг. Я ожидала встретить друга, но с первого же взгляда на вас поняла, что — увы, — опоздала. Я не вижу за вами личности.

Граф валялся на постели, обхватив голову руками, желая избавиться от навязчивых мыслей. Он верил, что происходящее суть не более, чем его страхи, что я — это всего лишь напоминание, образ вины и жалости к самому себе, осознание истины. Он пытался прогнать меня, но я не уходила.

Тяжело признавать, что некогда близкий человек обернулся для меня не более чем сосудом для едва ли ни самого страшного греха. Я всё-таки надеялась, что ошибаюсь.

Камзол смят, волосы растрёпаны. Некогда аккуратная маска с красивым юношеским лицом совсем отслоилась от черепа.

— Вы даже лицо потеряли. Как ни клей, не удержите: нечего.

Он зло смотрел на меня — уже сквозь пустые глазницы оскалившегося серого черепа, немо цокал зубами, не в силах выдавить ни слова, дрожал всем телом.

— Знаете, — продолжала я, — жить стало и грустнее и интереснее, когда я взяла в привычку сдирать с людей кожу и любоваться скелетом. Ваш, к слову, вот-вот осыплется.

Вместо ответа он метнулся к книжному шкафу, к своим драгоценным фолиантам, принялся судорожно листать страницы, стремясь убедиться, что они не пустые. Его дыхание стало ровным. Он опустился в кресло, держа в руках одну из книг. Я заглянула через плечо: действительно, сплошное белое безмолвие. Но нет, он там и правда что-то видел. Вдумчиво вглядывался, улыбался, смеялся, хмыкал. Будто, действительно читал.

Я стояла в углу комнаты и курила, наблюдая за ним. Его глаза горели от радости, что все рукописи при нём, что ему и правда есть, чем гордиться, что он смог добиться всего сам.

Сделав ещё одну затяжку, я обратилась к нему в последний раз, на его языке.

— Скажи, от людишек чем разнится тролль?

Граф вздрогнул, замер, смутно вспоминая слова. Медленно поднял на меня тяжёлый пустой взгляд. Но ответил.

— Все люди объятые солнцем одним, твердят: человек, будь собою самим.

Я кивнула:

— Продолжайте, мессир.

Тот вздохнул, широко оскалился в улыбке.

— В наших горах вам ответит любой: тролль, упивайся самим собой!

— Упивайся, — усмехнувшись, ответила я, — что за чудесное слово: тверди его снова, снова и снова. Понял, в чём тонкость?