Здоровье Пугачева восстанавливалось плохо. Он помогал семье по хозяйству как мог, но большую часть времени проводил в избе. Вечерами к нему часто наведывались станичники с просьбой рассказать о войне и о своих близких, которые участвовали с Пугачевым в русско–турецкой кампании.

Емельян был немногословен. Он не хотел говорить о себе, а предпочитал рассказывать о тех, кто окружал его.

— Как–то стояли мы сотней у деревеньки одной, — рассказывал Пугачев очередную историю. — А тут приказ атаман Греков шлет. Дескать, турки в деревеньке этой, и выбить их оттуда повелел! А командовал нами тогда есаул Ванька Рогов…

— Дык это Степки Рогова последыш? — заволновались казаки.

— Он самый, — подтвердил Пугачев и продолжил: — Хватка у Степки, скажу вам, железная. Ударили мы зараз всей сотней на турок, а они стоят, ударили еще, так те бежать. Гоняли мы их, и бегали они от нас, как от кота мыши. Раздолбали их, значится, чин чином, тишь да гладь настала в деревеньке–то, а мы с лесниками в обрат, на позиции. Оставалось совсем маленько, и тут нате вам. Верховой навстречу к нам скачет! Глядь, а это Карпуха Телегин…

— Твой малец, Гавря, — зашевелились станичники, глядя на сидевшего у печи старого казака.

— Истинно, про него говорю, — кивнул утвердительно Пугачев. — «Скорей, станичники!» — крикнул он. — «А что стряслось?» — спросили все. — «Айдате в Камышово, скорее!» — кричал Карпуха. — «Турки зараз напали, увели скот и пленников!» Душа у меня аж захолонула. — «Как же это?» — спросил тогда Карпа Ванька Рогов. — «Свалились как снег на голову, около полудня, все на конях, с ятаганами наголо! А нас десятку два всего–то, — отвечал Карп. — Баб, детишек рубали нехристи и бросали под копыта, как падаль какую. Опосля кого не убили, с собою увели и скот весь угнали… Ох, беда!» Мы зараз скумекали, что это те турки, коих мы из деревеньки вышибли. Дык они на другой отыгрались…

— Истребить их сразу надо было! — не выдержал кто–то из стариков. — Тогда они бы на других не напали, как псы голодные!

— Разорвал бы этих турков! — прорычал Телегин, заскрежетав зубами. — В клочья бы разорвал.

— Емеля, а ты б об отставке по хвори похлопотал! — посетовали старики. — Ты же вон на себя не похож. Глядишь, что и отхлопочешь…

Совет казаков, конечно, давал мало надежды на отставку по состоянию здоровья. Но Пугачев решил попробовать. Чем черт не шутит? Сел в лодку, помахал рукою жене и детям и поплыл в Черкасск, где имел резиденцию атаман войска Донского Ефремов. В первый же день путешествия его захватило очарование родных мест и с каждой новой верстой оно возрастало, потому что все более притягательными казались места, мимо которых он плыл. Подъем по течению был непрерывной и ожесточенной борьбой Пугачева со стихией. Он побеждал, но обливался тяжелым болезненным потом. А вода бежала дальше, сливая за кормой разрезанные лодкой струи, и в ее веселом говоре звучала насмешка. Вдоль берега тянулся лес — тысячи деревьев, и каждое дерево было отлично от другого, имело свой изгиб, свои прихотливые повороты, свою таинственную прелесть. Иногда лодка часами шла мимо обрывов, нависающих над головой. И Пугачев невольно сравнивал их с воронками от снарядов или с окопами на оборонительных линиях.