— Это в каком же смысле?

— Остановиться невозможно… Чесал бы и чесал бы.

— Дерзишь, Ваня.

— Нет, капитан… Отдерзился. Сейчас, дай бог сил словцо внятное отыскать в мозгах… Не надо тебе никуда бегать… Езжайте. Тебя важные дела ждут… Допросы, протоколы, опознания, очные ставки… Ты их не пужай там, помягче с ними… У детишек как бывает… Первая встреча с вашим братом на всю жизнь запоминается, первый допрос, первый протокол навсегда в памяти остаются… Как первая любовь.

— Чудные слова ты, Ваня, говоришь, — озадаченно протянул Зайцев.

— Да ладно тебе… Какие соскальзывают с языка, те и произношу… Уж коли ты бутылочку посулил… Заглянул бы ко мне вечерком, с бутылочкой-то, а?

Последние слова донеслись до Зайцева, когда он уже удалялся от мусорных ящиков, когда он уже приветственно махал рукой своим операм, которые поджидали его у машины. А когда слова бомжары настигли его, он резко остановился и некоторое время стоял, не оборачиваясь. Потом медленно повернулся в блестящих своих туфельках и молча, исподлобья уставился на бомжа.

— Неужели мыслишка зашевелилась? — наконец спросил он, и надежда, слабая надежда почти неуловимо прозвучала в его голосе.

— Бутылочку-то не забудь, — усмехнулся Ваня и, заворачивая носки ботинок внутрь, поковылял в соседний двор, где тоже стояли несколько мусорных ящиков. — Дело чести, — опять пробормотал он странные слова, но опять капитан Зайцев их не услышал. Да если бы и услышал, это ничего бы не изменило в его мыслях, пронзительных и неудержимых. Мало ли что может бормотать себе под нос бомжара в надежде найти глоточек-второй недопитого пивка.

А вечером, когда Ваня в своем номере лежал на кушетке, закинув руки за голову и бездумно глядя в белый потолок, в дверь постучали.

— Входи, капитан, открыто! — отозвался Ваня, поднимаясь с кушетки. Видимо, не часто к нему заглядывали гости, если уж он так уверенно определил, кто стоит за дверью.

Зайцев вошел быстро, порывисто, окинул взором небольшую комнатку, словно желая убедиться, что никто здесь не прячется и он может вести себя, ничего не опасаясь. Подойдя к столу, он вынул из своей сумки бутылку, со значением поставил ее посредине стола, рядом положил несколько бумажных свертков, видимо, и закуску прихватил. Со скрежетом придвинув стул к столу, Зайцев плотно на него уселся и устремил требовательный свой взор на Ваню. А тот сидел на кушетке и безмятежно рассматривал свои ладони.

— И что ты там видишь? — не выдержал Зайцев. — Что открылось тебе в твоих натруженных ладошках?

— Судьба моя печальная открылась…