В этом случае Адольф (или всякий другой человек на месте Адольфа) уподобляется тому лангедокскому крестьянину, который страшно мучился от
«Право, – говорит Адольф, совершенно сбитый с толку, в тот день, когда жена без всякой причины отвергает его предложения, – хотел бы я знать, чем вам угодить?..»
Каролина с высоты своего величия бросает взгляд на мужа и, выдержав паузу, достойную актрисы, изрекает:
– Я не страсбургская гусыня и не жирафа[588].
– По правде говоря, для четырех тысяч франков в месяц можно найти лучшее применение, – отвечает Адольф.
– Что ты хочешь сказать?
– Если пожертвовать хотя бы четверть этой суммы почтенным каторжникам, юным воришкам, выпущенным из тюрьмы, или честным преступникам, можно прославиться не хуже человека в коротком синем плаще[589], – продолжает Адольф, – а таким мужем молодая жена может гордиться.
Эта фраза хоронит любовь, а потому Каролина принимает ее очень плохо. Следует объяснение. Занимательные подробности этой и ей подобных сцен изложены в следующей главе, заглавие которой вызовет улыбку и у любовников, и у супругов. Однако если существуют желтые лучи[590], отчего бы не существовать дням, окрашенным в этот сугубо супружеский цвет?
Желтые улыбочки
В этих широтах вам предстоит участие во множестве маленьких интермедий, вставленных в большую брачную оперу; вот их образец.
Однажды вечером после обеда вы сидите вдвоем, а поскольку вы уже очень много раз оставались вдвоем, у вас с языка слетают кое-какие язвительные словечки.
– Берегись, Каролина, – говорит Адольф, которому не дает покоя мысль о стольких бесполезных тратах, – мне кажется, что твой нос имеет наглость краснеть дома ничуть не меньше, чем в ресторане.
– Ты сегодня не слишком любезен!..