Пронырнув мимо кола, Вася оглянулся и увидел отца в проеме между садовыми

зарослями, все еще смотревшего вслед, все еще наверное, не согласовавшего с тетей

Розой вопрос чем же дальше заняться.

На вечерней линейке рапорты принимал снова старший вожатый; Вася, как всегда, стоял позади него и с отвращением глядел, как рапортует Борька ‐ четкий‚ громогласный, красивый.

В лагере было местечко, особенно пригожее для тихих вечерних бесед. Поодаль от

палат, белеющих длинными низкими стенами на редколесном взгорке, и поодаль от

линейки, раздвинувшей деревья и оставившей на себе только ствол флагштока, стоял в

густой тени домик в одну комнату. Он был выдвинут сюда, поближе к реке, где кончалась

территория лагеря,‐ как передовой редут. К его дощатым побеленным известью стенам

приклонялась густая трава. В нем покоилось в почетном углу школьное знамя дружины, желто поблескивали горны на полке, висела на стене гитара, на земляном полу лежали

мячи

и учебные гранаты, напротив дверей бесприютно выставлялась складная походная

койка Гоши Дроня.

Здесь, на врытой в землю скамеечке, Вася вечерком, любил посидеть с Гошей, пока

вожатые укладывают спать свои отряды и еще не нагрянули сюда, чтобы с гитарой пойти

на берег. Вася досадовал, что они утаскивают Гошу, и удивлялся: «Когда они только

спят?»

И вот в один будний вечер посередине недели потрясенный Вася плелся за Гошей. За

эти дни он не успел ни помириться с Борькой, ни разругаться как следует, лишь молчал да

отворачивался при встрече с ним.