От реки шел темно‐оранжевый свет позднего заката, заполнял прогалы между

соснами, и на его фоне деревья были, как обугленные... И на его фоне вспоминалась

Борькина мать, бегущая по лагерю с носовым платком в руке. Узкая городская юбка

натягивалась вокруг сильных ног, связывала их, и казалось, что пуговицы на боковом

разрезе сейчас оторвутся и защелкают по песку. Она выдернула Борьку из толпы ребят, почти и ничего не сказала ему ‐ в два слова двинула губами,‐ но Борька медленно

побежал собирать вещи...

Вася с Гошей сели на скамеечку, спиной к закату. Глаза погрузились в темноту, ноги

опустились в теплую, щекочущую траву. Вася все видел взрослую сильную женщину, рвущую коленями юбку и плачущую, как девочка.

Гоша согнулся, поставив локти на колени, и долго тер ладонями лицо.

‐ Послушай, Василий, ‐ грустно спросил он, поднимая голову. ‐ Не замечал ты у Сахно

антисоветских высказываний?

Вася молчал, перебирая в памяти свои разговоры с Борькой.

‐Нет, ‐ сказал он, и Гоша, как по сигналу, опять опустил лицо в ладони.‐ Да какой он

там враг! Просто плохой товарищ!

Гоша ответил глухо, из‐за ладоней:

‐ Он‐то, конечно. Но если отец ‐ враг, то уж что‐то да внушал сыну. Думаешь, почему

он тебя скомпрометировал? Нет, вражеское воспитание все равно прорвется, Он выпрямился, слил свою белую майку со стеной, И лицо, белевшее на фоне

темноты, потемнело на белом фоне.

‐ Ай‐я‐яй! ‐ шепотом воскликнул он. ‐ Откуда их столько повалилось на нашу голову?

Только социализм построили, только жить по‐человечески стали! Чего им надо? Чего им