- Помнишь, ты с тетрадкой бегал в театр? Ну-ка, отправляйся туда вдругорядь, поузнавай - не собирается ли кто из московских бояр у себя дома трагедию ставить.

- Какую трагедию, ваша милость?

- А бес ее знает. Любую. Актеришки должны знать, коли где любитель завелся. Ступай.

Отправив Клашку, Архаров счел, что сделал для Дуньки все, что в его силах. Иного пути отыскать пропавшую актерку он не видел. Впрочем, на успех не рассчитывал - Маланья Григорьевна могла и наврать, что взяли в новый театр на первые роли. С беспричинным бабьим враньем Архаров уже не раз сталкивался и даже уяснил себе его механизм: баба есть существо, не видящее дальше собственного носа, и для нее имеет смысл лишь то, что творится сию секунду, а как ее слова отзовутся в будущем, ей невдомек. Особливо когда хочется показать свое превосходство - по части богатства ли, знатной родни ли, махателей ли, придворной фортуны ли…

Впрочем, он был готов и на дальнейшие поиски госпожи Тарантеевой - лишь бы Дунька выпытала у Марфы, где искать чересчур ловкого деда Кукшу.

Вечером, когда Архаров уже засобирался домой, в кабинет заглянул Вакула.

- Вашу милость просят вниз пожаловать.

- Заговорил? - не веря чуду, спросил Архаров.

- Да как будто пытается, только ни хрена не понять, - попросту отвечал Вакула.

Архаров вслед за ним спустился в нижний подвал, а там его встретил Шварц и, взяв со стола свечу, повел в дальний угол.

- Извольте убедиться - пусто, - сказал он, освещая лежащий на полу тюфяк.

- Сбежал, что ли? Ну, черная душа…

- Далеко ему, сударь, не убежать. Вон он где, под лавку закатился.

И точно - доставленный с Пречистенки безгласный и недвижимый немец был обнаружен под лавкой. Архаров, присев на корточки, долго смотрел, как горемыка, раскрывая рот и корча гримасы, пытается беззвучно сообщить нечто важное, колотя вдобавок кулаком по полу.

- Как он сюда забрался? - спросил Архаров Шварца.

- Мы его, коли вы, сударь, изволили заметить, так уложили, чтобы он весь ход допроса хорошо видел. А сегодня Ваня с Кондратием налетчика Лодыгина маленько постегали, не кнутами даже, плетьми. А оный Лодыгин голосист до полной невыносимости, его послушать - так словно ржавой пилой поперек брюха пилят. Всего-то ничего, двадцать пять плетей вкатили, а шуму поднял - словно две сотни. И на то был мой главный расчет. Наш гость с перепугу выздоравливать принялся. У него уж и левая рука, и левая нога шевелятся. Коли его поставить - так он, сдается мне, на левой ноге уж превосходно стоять может и даже прыгать. Те, кто его похитить пытались, про это, видать, знали, потому и смогли доставить до окошка…