53

Они сидели друг против друга и молча смотрели на лежавший между ними пистолет. Оружие словно приворожило их. Шли минуты, истекли последние мгновения жизни одного из них, а Беркут и Розданов сидели, не зная, как вести себя, что говорить, о чем думать.

– Не спешите вы с этим, поручик, – нарушил молчание Андрей. – Вдруг судьба и в этот раз блефует? Вдруг не повесят? Отправят в штрафную роту или понизят в чине. А там можно будет сбежать, присоединиться к партизанам.

– Которые повесят меня с еще большим удовольствием. Но уже как пособника фашистов. Вам-то что? Одним врагом, одной контрой меньше.

– Бросьте, поручик. Не до этого сейчас. Есть другой путь. Патрон – это все же патрон. Вызовите часового. Как только откроет дверь, попробуем снять его, обезоружить и прорваться.

– Вы прекрасно понимаете, что вырваться отсюда, пробиться с винтовкой и одним патроном в пистолете не удастся.

– Но ведь попытаемся захватить винтовку. Во всяком случае умрем в бою. Чего еще желать в нашем положении?

Розданов поднялся и нервно прошелся по камере.

– Нет уж. Поздно. Я дал слово. Да-с, подпоручик, слово офицера. И отведено мне ровно час. Теперь уже меньше. В моем случае эсэсовец в общем-то поступил благородно: избавил от пыток, мучений, от позора виселицы. Дал возможность умереть, как подобает, по-солдатски, с достоинством.

– Конечно, конечно, – в свою очередь подхватился Беркут. Он вдруг почувствовал себя виновным в смерти этого человека. И хотя объяснить смысл вины был не в состоянии, ощущение это становилось все явственнее. – Умирать нужно с достоинством. Просто мне хотелось спасти вас. Извините. Если мне представится возможность, постараюсь последовать вашему примеру. Браунинг с одним патроном – это по-офицерски.

Опять тягостное молчание.

Розданов застыл под маленьким окошком. Проникающий через него неясный свет был последним светом из мира, который он покидал.

Беркут тоже замер. Только у двери. Он боялся нарушить его молчание. Давал возможность сосредоточиться на своих воспоминаниях, мысленно проститься с ближними, с теми, кто ждал и, очевидно, еще долго будет ждать его где-то там, вдали от Родины.

– Как считаете, час уже прошел?

– Ну что вы?! Что вы?! Минут пятнадцать – не больше.

Поручик уперся руками в стену и припал к ней щекой.

«Лучше уж в бою, во время атаки, – сочувственно взглянул на него Беркут. – Обрывать собственную жизнь… Грешно и страшно».

– Вы поете?

– Что? – вздрогнул Андрей. – Что вы сказали?

– Поете, спрашиваю? Хоть какую-нибудь старинную русскую… – Лейтенанта вдруг поразило спокойствие Розданова. Голос его больше не дрожал. Говорил медленно, уверенно, словно ничего страшного не происходило.