– Я засвидетельствую это. Если только… Сделаю все, что от меня зависит, – не стал ударяться в объяснения Беркут.

– Благодарю. Честь имею.

Розданов отвернулся к стене.

Беркут тоже отвернулся.

Послышался удар приклада в дверь.

– Прощайте, лейтенант.

– И вы тоже простите меня.

Снова удар приклада.

Беркут вздрогнул.

По сравнению с гулом этого удара пистолетный выстрел должен был бы прозвучать как-то по-будничному негромко. Но вместо него оскорбительно щелкнул капсюль холостого патрона.

Еще не оправившись от предсмертного страха, не поняв, а главное, не осознав до конца, что произошло, Розданов нервно передернул затвор, словно в магазине мог быть еще один патрон, и, швырнув оружие в дверь, осел на пол. Обхватив голову, он плакал. Отчаянно, отрешенно, беззвучно.

– Это невозможно. Это совершенно невозможно, – со стоном вырывалось у него. – Так унизить боевого офицера! Унизить даже смертью. Смертью-то зачем унижать? Должно же быть что-то святое даже у этих провинциальных мерзавцев.

– Не вас они унизили этим, – попытался успокоить его Беркут. – Себя. Презренные люди, не способные оценить ни благородство офицера, ни его мужество.

Он присел рядом с Роздановым и положил руку ему на плечо.

– Извините, не сдержался, – вздыхая, почти всхлипывая, проговорил поручик. – Страх перед гибелью сумел осилить, а срамное возвращение к жизни – как видите…

Беркут подобрал валявшийся в сером, освещенном окошком, квадрате патрон, выдернул пулю и убедился, что в гильзе не было ни малейшей частички пороха.

– И все же это возвращение к жизни, – задумчиво сказал он. – Всегда исхожу из того, что умереть, пусть даже геройски, успеется. За жизнь нужно сражаться, как за последний плацдарм.

– Вы правы, – Розданов поднялся, одернул френч. – Нужно взять себя в руки. Как считаете, что произошло, почему патрон оказался холостым?

– Будем надеяться, что это не шутка Рашковского. Может, кто-то из белой эмиграции вступился за вас.

– Исключено. Те, кто в состоянии вступиться, к чьему голосу немцы могли бы прислушаться, остались в Берлине, в Югославии, а то и за океаном. И вряд ли догадываются о моем существовании.