— Слышали его? Да они его и не трогали вообще–то…

— Тогда… тогда берите его и несите! Я покажу куда!

Герберт парой жестов всё той же левой руки приказал горожанам поторапливаться и крикнул:

— Ну же! Не слышали, что ли?

Четверо аккуратно подняли отца человека так, чтобы ничего ему не повредить, и человек, всё так же держа Герберта в захвате левой рукой, а правой — ручку молотка, двинулся к своему дому.

Шли они медленно. Герберт дышал тяжело, с натугой, его рубашка промокла от пота.

— Не могу понять, мне весело или страшно, — негромко сказал он человеку, чтобы его не слышали горожане. — Вроде бы ты можешь меня убить. А вроде бы я уверен, что ты не решишься.

Вместо ответа человек молча надавил на ручку молотка, как на рычаг, и тот, не в пример тому, как в руках Герберта, двинулся легко. Раздался лёгкий треск. Герберт замер:

— Не надо.

— Ага, — ответил человек. — Вот теперь тебе страшно? Двигай уже.

Но уже через несколько шагов Герберт вновь заговорил:

— А тут у вас неплохие места… Красиво. Спокойно. Почти как там, где я прятался, когда началось. Я рассказывал, помнишь?

Человек не отвечал.

— Мне было бы круто поселиться тут, наверное, рядышком. Ходили бы на природу, делали шашлыки, да? Знаешь, — продолжал он, — меня мама научила делать такие шашлыки… Она говорила, «по–комсомольски», их ещё маринуют в молдавском слабом вине. Я забыл название, как же оно называлось…

— Пожалуйста, заткнись… — прошипел человек Герберту прямо в ухо.

Тот вздрогнул и произнёс каким–то очень напряжённым голосом:

— Если уж ты так просишь.

Человек не видел лица Герберта, а кто мог увидеть, удивился бы тому, что оно одеревенело, хотя Герберту, конечно, это было в странность.

Так они дальше и шли. Молча.

Дойдя до своего дома, человек увидел, что ворота приоткрыты. Ему, на послестрессовом расслаблении, это показалось таким забавным, что он еле сдержал улыбку: ещё бы, ведь его же могли бы обворовать! Вот уж смеху–то было бы.