Заметив это, Эмма улыбнулась и потрепала его по волосам:

– Они так сильно влюблены, мой мальчик. Это мило. Не мешай им.

– Я буду скучать по вам, Эмма. Мне бы хотелось, чтобы вы поехали с нами, – сказал он.

Ему очень нравился ее полный жизни дом, ее стряпня и цветы. Ему нравилось играть в карты, нравилась Дикая банда, нравилось, что Ноубл так хорошо заботился о маме. О ней никто никогда не заботился.

Огастесу вдруг захотелось, чтобы время остановилось, чтобы они остались у Эммы. Он даже решил было сказать Ноублу, что у него плохое предчувствие в связи с их отъездом. Одно дело читать про Дикий Запад, и совсем другое – ехать туда. К тому же ему слишком понравилось в Нью-Йорке.

– Мы тут так счастливы. И нам ничто не угрожает. Можно нам еще ненадолго остаться? – спросил он, когда их вещи уже грузили в экипаж.

Старший сын Эммы, Эван, и ее внук Фрэнсис должны были отвезти их всех на вокзал, а потом вернуться назад в экипаже Сандэнса.

– Экипаж все равно был не мой, – пожал плечами Гарри. – Так что пусть остается здесь, мне все равно.

Он был рад отъезду, и Ван тоже радовался, а Огастес представлял себе, что на подъездах к Юте они сбросят кожу и отрастят себе новую. Юта – это индейское слово, сказал ему Ноубл. Оно означает «люди гор». Может, Ван, Сандэнс и Ноубл и правда люди гор, но насчет мамы и себя самого Огастес вовсе не был уверен.

– Здесь не так уж безопасно, как тебе кажется, – сказал ему Ван, забрасывая в экипаж последний сундук. – И народу слишком много. Тебе понравится Запад. Там можно идти много-много дней и не встретить ни единой души.

Ноубл лишь поправил ему кепку и наклонился так, что они смотрели друг другу в глаза.

– Я не позволю, чтобы с тобой или твоей мамой что-то случилось, Гас.

«Но если что-то случится с вами?» – спросил он про себя, прикусив губу.

Но стоило им спуститься в чрево Центрального вокзала, как он обо всем позабыл. Лучи света, падавшие из полукруглых окон под самым потолком, показались ему знаком небес.

Сандэнс и Ван шли вдоль закопченных путей по обе стороны от него, мама и Ноубл загораживали его спереди, так что никто на него не глазел и, казалось, даже не замечал. Настроение у него еще улучшилось, когда они вошли в отдельный зеленый пульмановский вагон, такой просторный и роскошный, что он легко мог бы потягаться с каютами первого класса на «Адриатике». Мама шутливо заметила, что на этот раз ее шляпа вряд ли станет добычей дельфина.

Вагон был последним в составе Трансконтинентального экспресса, и, хотя поезд сильно проигрывал океанскому лайнеру в размерах, а общий вагон и рестораны оказались во много раз меньше бальных залов на «Адриатике», отдельный вагон был оборудован не менее роскошно, чем каюты первого класса. Еще у них было два спальных купе с двумя полками в каждом. Ноубл сказал, что мама займет спальню в пульмановском вагоне, чтобы ее никто не узнал, а Гас может спать вместе с ним в одном из купе.