В половине восьмого Бутч аккуратно развернул газету, как делал каждое утро, и разложил листы по порядку, от самого интересного раздела к самому неинтересному. Ему нравилась утренняя толкотня в кафе, хотя он никогда не бывал дважды в одном и том же месте, даже если оно приходилось ему по душе.
В начале раздела «Общество» он обнаружил восторженную рецензию на недавний концерт Джейн в «Солтере». Он вырос в краю, где о высшем обществе можно было прочесть лишь в книгах, и оттого эта страница его буквально пленяла. Все заметки здесь повествовали о праздниках, местах, людях, которые, как ему казалось, жили в совершенно ином мире.
В разделе «Общество» не обсуждались ни погибшие посевы, ни дела церкви и государства. Единственные лошади, о которых здесь вспоминали, обладали благороднейшей родословной и, казалось, вели свой род от самого Джорджа Вашингтона или какого-нибудь французского короля. При мысли об этом он всякий раз улыбался и думал о Бетти. Может, среди ее предков и затесался какой-то благородный скакун, а может, несчастная кобылка просто не понимала, что ей не положено выигрывать.
Его Джейн привычно сравнивали с Дженни Линд, правда, сегодняшний критик отдавал предпочтение Джейн Туссейнт и ее «менее жеманному стилю».
Больше всего Бутчу понравился такой абзац: «Много лет назад я слышал мисс Туссейнт в Карнеги-холле и нахожу, что с годами ее великолепный голос стал еще более незаурядным, однако наибольшее впечатление на меня произвела глубокая чувственность и музыкальная выразительность ее пения. Скромный соловей превратился в певицу высшей пробы, а песня “Ох, плачь же, плачь же” в исполнении Джейн Туссейнт растрогала меня до слез».
Ее пение всегда трогало его до слез. С самого первого раза.
Он прочел статью несколько раз, испытывая такую гордость за Джейн, что у него увлажнились глаза. Он отложил газету, решив высморкаться и еще раз перечитать заметку. Газета пролежала в кафе уже несколько дней, и кто-то успел капнуть на нее джемом. Аккуратно, помогая себе ногтем большого пальца, Бутч вырвал статью из газетного листа. Он не знал, что станет с ней делать, но пока не готов был с ней расстаться. Сложив листок вчетверо, он сунул его в свою записную книжицу.
Он оставил на столе несколько монет – более чем достаточную плату за завтрак и газету, которую до него прочла не одна пара глаз. Часть монет предназначалась старику, который принес ему тарелку и подливал кофе. Бутч встал, собравшись уйти, и в последний раз оглядел стол, проверяя, все ли забрал.