В свою очередь, Р. Ивневу отрывки из «Пантократора» понадобились для психологической характеристики Есенина: «Тебя нельзя не любить. Было бы дико отрицать твой талант. Но из бархата твоих “лапок” часто высовывается этот убийственный железный коготок. Под славянскою маской, даже не маской, а кожей — “душное черное мясо” татарского всадника.

Недаром тебе так хочется с чисто-татарской жестокостью “лошадиную морду месяца // Схватить за узду лучей”. <...> Недаром ты сознаешься: “Не молиться тебе, а лаяться // Научил ты меня, Господь”. Вот это твое нутро, твоя жизнь, твоя правда» (в его кн. «Четыре выстрела в Есенина, Кусикова, Мариенгофа, Шершеневича», <М., 1921>, с. 9).

Этот эскиз есенинского «психологического портрета» своей камерностью заметно контрастировал, например, с мнением Н. Н. Асеева, в то время близкого футуризму. Рецензируя Т₂₀, Асеев, в частности, писал: «...всюду озлобление и жестокие голодные глаза. Всюду ненависть и недоверие одних — защищающих старое, и сухое невольно-схематическое (о, чтобы не сойти с ума!) расчетливое (1/4 ф<унта> хлеба в день на человека) “военное положение” других. Что же делать среди этого кошмара реальности поэту? Удалиться ли в мнимые романтические <сны> о более “гуманных временах”? Или опроститься до рычания звериного, выжимаемого из горла, перехваченного рукою жизни. Если нет песни — пусть будет хрип; нет молитвы — пусть будет лай... <приведена вторая строфа “Пантократора”> Но и этот хрип, и этот лай, обвеянные внутренней певучей верой в жизнь и ее радуги, в жизнь, к которой ближе и ближе нас тащит “красный конь” зари — одно из лучших стихотворений сборника, которое мы приводим целиком <следует четвертая часть “Пантократора”>» (газ. «Дальневосточная трибуна», Владивосток, 1921, 12 февраля, № 16).

Те же строки о красном коне П. В. Пятницкий квалифицировал в социологическом плане: «Не есть ли это ожидание какой-то народнической революции? В этом нет правильности даже и исторических перспектив» (журн. «Грядущее», Пг., 1921, № 1/3, с. 62; подпись: Кий).

В печати русского зарубежья 1921–1922 годов «Пантократор» фигурировал лишь мимолетно — например, в статьях Б. Ф. Соколова (газ. «Воля России», Прага, 1921, 14 января, № 102) и А. Ветлугина (Нак., 1922, 4 июня, № 57: Лит. прил. № 6; вырезка — Тетр. ГЛМ).

Более поздние обращения советской критики к поэме, как правило, были связаны со ст. 7–8; их обсуждали П. Д. Жуков (журн. «Зори», Пг., 1923, № 2, 18 ноября, с. 10), А. Б. Селиханович (Бак. раб., 1924, 25 сентября, № 217; вырезка — Тетр. ГЛМ), С. Б. Ингулов. Последний указывал в рецензии на Б. сит.: «Молитва — самый распространенный образ у нашего поэта. <...> И потому совсем непонятным является неожиданный возглас поэта: “Не молиться тебе, а лаяться // Научил ты меня, Господь”. Не доказано это. Человек на протяжении сотни страниц азартно бьет поклоны — и вдруг такое святотатственное заявление. <...> Непонятно только, почему советский Госиздат ведет дружбу с этим богобоязненным болтуном и так любовно издает в изящном томике мечты и думы о неудавшейся уголовной карьере, выродившейся в занятие ханжеской поэзией» (газ. «Звезда», Минск, 1925, 2 августа, № 175; вырезка — Тетр. ГЛМ). Тогда же В. А. Красильников, имея в виду ст. 11–12 поэмы, иронизировал относительно «способа осуществления... грандиозной революции — оказалось, что расходившаяся метла в его <Есенина> умелых руках эту революцию осуществит легко» (ПиР, 1925, № 7, октябрь-ноябрь, с. 121).