Третья главка «Сорокоуста» действительно оказалась тогда в фокусе критики. О ней писали А. Е. Кауфман (журн. «Вестник литературы», Пг., 1921, № 11, с. 7; подпись: А. Евгеньев) и И. Г. Эренбург (в его кн. «Портреты русских поэтов», Берлин, 1922, с. 83–84; вырезка — Тетр. ГЛМ), П. С. Коган (Кр. новь, 1922, № 3, май-июнь, с. 256; вырезка — Тетр. ГЛМ) и А. К. Воронский (Кр. новь, 1924, № 1, январь-февраль, с. 278), В. Л. Львов-Рогачевский (в его кн. «Новейшая русская литература». 2-е изд., испр. и доп., М. (обл.: М.–Л.), 1924, с. 317) и Ф. А. Жиц (Кр. новь, 1925, № 2, февраль, с. 282; вырезка — Тетр. ГЛМ), И. Н. Розанов (журн. «Народный учитель», М., 1925, № 2, февраль, с. 113–114; подпись: Андрей Шипов) и Б. Маковский (газ. «Полесская правда», Гомель, 1925, 17 мая, № 111; вырезка — Тетр. ГЛМ). Так, И. Г. Эренбург писал: «Тщетно бедный дуралей жеребенок хочет обогнать паровоз. Последняя схватка и ясен конец. Об этой неравной борьбе и говорит Есенин, говорит, крепко ругаясь, горько плача, ибо он не зритель. <...> Где, как не в России, должна была раздаться эта смертная песня необъятных пашен и луговин?» По поводу этих же строк А. К. Воронский заметил, что «его <Есенина> антимашинный лиризм поднялся до неподдельного пафоса».

В четвертой главке поэмы «отчаяние побежденной деревни» (И. Н. Розанов) послышалось также И. Г. Эренбургу (журн. «Новая русская книга», Берлин, 1922, № 1, январь, с. 17–18; вырезка — Тетр. ГЛМ), Г. Лелевичу (журн. «Октябрь», М., 1924, № 3, сентябрь-октябрь, с. 181–182; вырезка — Тетр. ГЛМ), Б. Маковскому (цит. выше), И. Т. Филиппову (журн. «Лава», Ростов-на-Дону, 1925, № 2/3, август, с. 69–70), В. А. Красильникову (ПиР, 1925, № 7, октябрь-ноябрь, с. 119).

Что до эпатирующего зачина «Сорокоуста», то критики оказались к нему снисходительнее, чем первые слушатели поэмы. Эльвич (нераскрытый псевдоним) так обосновывал появление этих строк (со ссылкой на самого автора): «На мой вопрос о причине пристрастия к “крепким словцам” огненно-талантливый Сергей Есенин объяснил:

— Хочется бросить вызов литературному и всяческому мещанству! Старые слова и образы затрепаны, нужно пробить толщу мещанского литературного самодовольства старым прейскурантом “зарекомендованных” слов: отсюда выход в цинизм, в вульгарность, отсюда моя радость тому,

Здесь не простое литературное “озорство” и “баловство” (вообще говоря, очень близкое С. Есенину): здесь и муки слова и жажда меткого, пусть как угодно грубого всеопределяющего слова-выстрела, хотя вызов мещанству тут слишком часто обращается в вызов всякому здоровому художественно-артистическому вкусу, а жажда оригинальности — в актерское оригинальничанье, если не в мальчишеское кривлянье.