– Для вас всегда так важно возвращаться в Буэнос-Айрес?

– Да, возвращаться для меня очень важно, даже из последних поездок, когда я знал, что возвращаюсь не к чему-то особо приятному, а к не слишком отрадной повседневной рутине. Но я всегда ощущал: что-то в Буэнос-Айресе мне нравится. Настолько нравится, что мне не нравится, когда этот город нравится другим. Такая вот ревнивая любовь. Когда я нахожусь за границей, например в Соединенных Штатах Америки, и кто-то выражает желание посетить Южную Америку, я его сподвигаю на то, чтобы посмотреть, например, Колумбию, или советую побывать в Монтевидео. Но не в Буэнос-Айресе. Это огромный город, слишком серый, слишком большой, печальный, говорю я им, но только потому, что считаю: другие не имеют права на то, чтобы мой город им понравился. Кроме того, иностранцев обычно увлекает то, мимо чего ты сам проходишь равнодушно. Сама мысль о том, чтобы восхищаться прудами в парке Палермо, или Обелиском[187], или улицей Флорида, наводит тоску. Только сумасшедший может восторгаться небоскребом Кавана[188]. Или южными кварталами, совершенно апокрифическими. Настоящий портеньо чувствует, будто их воздвигли на будущей неделе, если можно так выразиться.

– Вы настолько ревнивы?

– Да, стараюсь держать себя в руках, но – да, ревнив. Понимаю, что это недостаток.

– Какие еще у вас недостатки?

– Думаю, непомерное тщеславие.

– По вам не скажешь.

– Нет, я тщеславен, только хитро заметаю следы.

– Но если для вас не важен успех…

– Но ведь успех настолько эфемерен… И потом, в таком возрасте, как у меня, ты уже пережил столько успехов, что они канули в забвение. Я вам расскажу один примечательный случай. В тысяча девятьсот десятом году считалось, что лучший писатель во французской литературе, стало быть, и в литературе мировой (такая тогда существовала шкала), – Анатоль Франс. Сейчас это показалось бы несколько грубой шуткой, но в ту эпоху полагали, будто он – такой же великий писатель, как Вольтер. Понятно, что, приехав в Буэнос-Айрес, Анатоль Франс нас открыл: мы себя почувствовали немного более настоящими, раз Анатоль Франс узнал о нашем существовании. И даже простили ему некоторые огрехи. Приехав в Монтевидео, он сказал, что всегда любил Уругвай, потому что всегда любил уругвайский кофе. Его еще предстоит открыть, правда?.. Ясно, что ложная информация происходила от секретаря, который присоветовал: «В Уругвае следует говорить о кофе».

– Значит, вы считали себя тщеславным.

– Да, полагаю, я тщеславен, и все же мне кажется удивительным, что люди принимают меня всерьез. Еще мне кажется, что я легко впадаю в догматизм. Начинаю думать, что все должны думать так, как я.