Но все живое движение Питера, смутно-светлое, и самое малое и самое большое стало для меня звуками какой-то одной необыкновенно светлой мелодии. И теперь наш исчезнувший Питер слышен мне, как один светло-печальный стих, прозрачная мелодия… <…> В тишине прольется ломкое звененье, нежный перебой Петропавловских курантов, всегда тончайший, внезапный, точно выбирающий самое чуткое мгновение тишины для гармонического звука «Коль Славен».
Васильевский Остров – мелодия.
Галерная Гавань. <…> О таком затаенном, о таком скромном, пела наша Галерная Гавань, с ее немощенными мостовыми, травою у заборов, ставнями, вырезанными сердцем. Нечаянный мир тишины.
Таких нечаянных миров было в Питере много. <…> Галерная Гавань была иным миром, чем Васильевский Остров, а Остров не походил на Пески и Коломну.
Огромное серое небо, огромный серый залив были за низкой Гаванью. От самого ее имени затаилась у меня детская тревога: наводнение.
Ночью пушка гремела на Петропавловских верках, на Адмиралтействе подымали красный фонарь, и у нас говорили: «Галерная Гавань затоплена, вода подымается». <…>
Как-то, гимназистом, я попал в Коломну.
Тоже отдельный мир, дремлющий тихо. <…> И Коломна тоже мелодия… <…>
Я слышу звуки ее: ночную пушку наводнения, черный звук зловещей тревоги, и ее верхний, светлый звук «Коль Славен», всегда нечаянный, обещающий нам, мертвым и живым, навеки гармоническое и прекрасное.
В дребезжании и позванивании конок, в уличном роении, утомляющем и куда–то влекущем, был слышен еще один звук той мелодии: плавный военный марш, с глухим стуком турецкого барабана, чаще всего марш Гвардейского экипажа «Белый Орел». <…>
И гудок буксирного парохода на Неве, был звуком мелодии. Легкое, печальное воркованье. <…> Звук той мелодии был и в сиплом придыхании шарманки, в сумерках, на дворе, и в торопливом шепоте осеннего дождя, и в легком скрежете кленовых желто–красных листьев о питерскую панель.
На Смоленском кладбище «в голых березах в вышине дышит кладбищенский ветер, как струны огромной Эоловой арфы. <…> Звук ветра, шелест сквозящий, прохладное дуновение, проносимое мимо, – вечный звук мелодии Питера[1097].
«Наш Питер – мелодия»[1098], – так завершает этот очерк Иван Лукаш.
2017
Часть II. Петербурговедение
БУЛГАРИН-БЫТОПИСАТЕЛЬ И ПЕТЕРБУРГ В ЕГО ОЧЕРКАХ[1099]
БУЛГАРИН-БЫТОПИСАТЕЛЬ И ПЕТЕРБУРГ В ЕГО ОЧЕРКАХ[1099]
Фаддей Венедиктович Булгарин (1789–1859) – один из самых популярных и плодовитых литераторов пушкинской эпохи. По подсчетам исследователя, он «оставил около 50 томов сочинений»[1100] (без учета писем и доносов[1101]). Сам Булгарин, склонный к самохвальству, указал, что им было «написано и издано… 173 тома»[1102].