Следует иметь в виду, что смена стилей и пристрастий в 1820‐х годах была настолько динамична, что уже через два года тот же Полевой «большую начитанность Жуи», «приметную» в статьях Булгарина о нравах, отмечает с уничижительным оттенком[1134]. Да и сам писатель в отклике на эту рецензию божился и клялся «честью и всем святым», что «не имел духу прочесть» Жуи[1135], предусмотрительно забыв, что не только написал рецензию на «Антенского пустынника», но и поместил несколько отрывков из «пустынников» Жуи (в переводе С. де Шаплета) в «Северном архиве»[1136].

Несмотря на различные оценки французского источника, очерки Булгарина в момент их появления вызвали сочувственные отклики не только невзыскательной публики[1137], но и серьезной критики. Так, Кюхельбекер, в принципе отрицавший «легкие, но приятные, занимательные безделки», благодаря которым «во Франции, а еще более в России Жуи приобрел известность», отвечая на критику Булгарина, отмечал: «Вашу эфемериду „Фасон, или Модная лавка“[1138] читал я в „Полярной звезде“ с непритворным удовольствием»[1139]. Обратил внимание на этот очерк в рецензии на «Полярную звезду на 1824 год» и Орест Сомов: «Остроумные намеки мужьям-угодникам, забавные доводы и важно-шутливый слог, хорошо выдержанный, делают пьесу сию одною из лучших на русском языке в роде светской философии»[1140]. Еще раньше тот же критик находил «много истинно веселого и забавного» в «повести» Булгарина «Военная шутка» (1823) и подчеркивал «занимательность» трех его «повестей» в «Полярной звезде на 1823 год»[1141]. Полевой в известной рецензии на первое собрание сочинений (СПб., 1827–1828), где в адрес Булгарина высказано много нелицеприятных истин, в ряду нравственно-обличительных «статей» выделяет «Модную лавку» (1823)[1142] и «Хладнокровное путешествие по гостиным» (1825)[1143] и патетически восклицает: «Честь и слава г-ну Булгарину, что он первый решился испытать сил своих у нас в наблюдении нравов. Успех увенчал его за сей подвиг… <…> лучше Булгарина у нас никто не описывал русских нравов»[1144].

Итак, Булгарин оказался одним из первых авторов нравоописательных очерков («статей») на русской почве. Но он не был создателем жанра. Оказавшись в силу своего языкового положения на средостении польской, французской и русской культур, он начал успешно вводить указанные жанровые образцы в русскую литературу. «Нов» был для русского читателя в первую очередь материал[1145], но не только. Непривычной была и манера повествования. Ради занимательности то очерк строился как бойкая и непринужденная беседа автора и собеседника, то в авторские рассуждения вставлялись якобы услышанные диалоги, то сам рассказчик включался в описываемое действие. Авторская речь строилась на свободном скольжении от темы к теме, от исторического анекдота к ироническому описанию бытовой сценки, от словоохотливых рассуждений, подчас фамильярных, не без самохвальства и игривости, к моральным сентенциям, которыми часто завершался очерк. В России этот стиль «забавной легкой болтовни, не лишенной остроумия»[1146], был новостью. Стиль Булгарина похвалил тот же Бестужев, указавший, что автор этот «пишет на языке нашем с особенною занимательностью… глядит на предметы с совершенно новой стороны… поражая незаимствованными формами слога»[1147],[1148]. О том, что Булгарин «облекает» «живые, верные, выразительные» картины нравов «прекрасным слогом», писал Полевой[1149]. «Чистый, приятный и увлекательный» язык его произведений отмечал Павел Свиньин[1150]. «Удачную отделку» находит в булгаринских «портретах нравов» Михаил Орлов[1151]. «Правильность, чистоту и гладкость» слога, который «иногда жив, изредка блещет остроумием», не мог не отметить даже один из наиболее серьезных оппонентов писателя Степан Шевырев[1152]. Правда, критики отмечали также излишнюю торопливость и даже неряшливость стиля[1153]. Однако вначале «быстрота изображения» поощрялась ими как придающая очерку особую живость и занимательность.