– А потом он еще Швабру вызывал и тоже впендюлил ей так, что она до сих пор бегает и орет как потерпевшая.

– Прекрасно, – усмехнулась я краешком губ.

– Так что вот такие у нас тут дела, – сказала Аллочка и вернулась печатать текст.

– Понятненько, – улыбнулась я, – что ж, спасибо за интересные новости.

– Только ты его больше так не доводи, – не поднимая глаз от машинки, проворчала Аллочка, – он с виду такой злой и строгий, а на самом деле все близко к сердцу берет. Алевтина Никитична на тебя потом долго ругалась.

Я кивнула. Про Ивана Аркадьевича я это давно поняла.

Мы ударно поработали часа два. Я печатала ответы на вопросы по комиссии. Аллочка тоже что-то строчила. Треск стоял на весь кабинет. И тут мне понадобились еще копирки (ну не умею я их "восстанавливать", и они у меня быстро заканчиваются).

– Алла, я сбегаю к Лактюшкиной, – сообщила я ей, – там у меня куча копирок в тумбочке осталась. Авось за день не разгребли.

– И мне тогда штуки три захвати! – крикнула в спину мне Аллочка. – А лучше пять!

Да не вопрос.

На самом же деле, мне хотелось кое-что проверить…

В кабинете Лактюшкиной была вся бабская "братия". Когда я вошла – голоса мгновенно смолкли. В гробовой тишине я направилась к своему бывшему столу:

– Добрый день, товарищи, – сказала я нейтральным тоном. – Мне копирки нужно взять.

"Товарищи", которые в это время пили чай в заветном уголочке, дружно отмерли и замироточили все разом:

– Ой, Лидочка Степановна вернулась! Здравствуйте!

– Здравствуйте! Здравствуйте!

– Вы вернулись, как хорошо, а то мы уже беспокоились, как вы там!

– Какое у вас платье красивое? Где вы брали? Или шили?