Ты поди, повоюй лет пять-десять, и гарантированно выработаются определённые рефлексы. Например, такой: видишь непонятное — стреляй, подумаешь после. Ахмед Борзаев воевал не десять лет, больше. Он начал с афганской. А ещё, Ахмед нарушил приказ и таки пронёс на борт пистолет, коим, не задумываясь, тут же воспользовался, вышибив мозги командира, пытавшегося разнообразить своё меню рукой бортинженера. Стрелял Ахмед хорошо, но вот незадача — самолёт с отключенным автопилотом свалился в циркуляцию, широким винтом он шёл к земле, и пол салона, как бы это сказать, по отношению к земле имел угол где-то в тридцать градусов. Ну, может быть, и меньше — неважно: выстрелив трижды, все три пули попали в плоть. Первая — в шею Ладыгина, вторая — в его челюсть, свернув её в сторону, а третья — в грудь Василию… Воистину — невыполнение приказов приводит к трагедии. Всади Ахмед все три пули в Ладыгина, который, кстати, с двух не успокоился, лишь немного притих, пытаясь клацать искалеченной челюстью, отброшенный к борту — и тогда, Василий, быть может, и успел бы что-то сделать. А так, бедняга расстался с жизнью вполне случайно и очень обидно. Всё, локомотив трагедии свернул на последней стрелке и теперь бешено нёсся к обрыву.

Кароев, с бешенными глазами, забрызганным кровью лицом выскочил прямо на Аслана. Толкнув его в сторону, он рванул во второй салон с криком:

— Э, кто-нибудь летал?! Может управлять самолётом?

На борту таких больше не было, и сам Кароев прекрасно знал об этом, но… А те трое, которые могли — были мертвы. Аслана вдруг прострелило:

— Ильхан! Немец! Немец — пилот!

— Где он?!

— В заднем ряду! — и опираясь на стену, рванул назад.

Немец сидел вцепившись в кресло побелевшими пальцами. Аслан заорал ему из начала салона:

— Брат, вставай, пошли! Давай быстрее!

К чести Берндта, тот не мешкал. Дрожа всем телом, немец, цепляясь за кресла, пошёл к Аслану.

— Что случилось? Что? — стуча зубами, твердил Берндт. Бойцы подхватили его под руки и повололкли, расталкивая других в проходе. Аслан успел сказать:

— Пилоты мёртвые. Иди, сделай хоть что-то, во имя Аллаха!

Затем, понимая, что катастрофа уже неизбежна, Алкоев пробрался на свой задний ряд, сел, пристегнулся, нагнул голову к коленям и обратил свои мысли к Богу.

Меж тем, Рауса втолкнули за штурвал.

— Майн гот, майн гот! — бормотал человек, от которого зависело теперь когда и как они погибнут. — Я никогда не управлял «Боинг»!

— Давай, давай, дорогой! Выровняй его! — навис над ним Ильхан Кароев.

— Уберите его! — кивнул Берндт на труп второго пилота и Ильхан схватил тело за воротник. Лайнер трясся, словно в агонии, земля неумолимо нарастала в лобовом стекле. Чуть выше разворачивался самолёт Катырова, но его пилоты уже ничем не могли помочь терпящим бедствие. Выходила ситуация, как если бы граждан, явившихся на концерт камерно-струнного оркестра, вдруг схватили, и невзирая на их отговорки, усадили за инструменты в отсутствие самих музыкантов и под дулами заставили играть Бетховена. Неважно, какую сонату. Суть в том, что никто из людей, находившихся на этом борту, абсолютно ничего не представлял себе о том, как управлять судном. Включая и Рауса. Ведь управление вертолётом и магистральным лайнером — вещи разные. Очень разные. И когда Кароев скинул тело второго пилота на пол, к болтающимся там трупам Ладыгина и Василия, и плюхнулся на него, Раус потянул штурвал не в ту сторону. Он действительно ничего не знал о том, как управляется этот монстр.