— Уф. Всё понятно. Раз так, может так и надо. Но ты это, Звиад… Ты оцепление всё же сними. Шокирует людей-то.

— Как скажешь, Федя. Э, Сипаков! — махнул он рукой своему бойцу. — Скажи парням, чтобы поменьше официоза. Местные нервничают, наик. Разойдись! Только смотри — внимательно, наик!

— Спасибо, Звиад. Но лучше бы ты, конечно, за мной прислал сразу. Ты знаешь, я всё равно к тебе первым делом собирался.

— Да?

— Ага. Поговорим?

— А давай!

— Пошли, присядем куда?

— Как присядем?! Сейчас твои старики явятся — и эту суку кончать будем, наик. Хватит, нажился он на этом свете слишком. Пора заканчивать. Долго, долго я ждал этого дня. Знал бы ты…

— Постой! — спохватился Фёдор. — Ты чё — его прямо тут, на площади, приговорить собрался?!

— А чё? Чем тут плохо?

— Да ты чё!!! Мало люди всякой херни навидались, а ты усугубить решил? Забудь! Да и отец Паисий зарубит, зуб даю.

— А где?

— Да на могильник вывезем, там и грохнешь.

— Ммм, да? — почесал небритую щёку капитан. — А что там? У меня на его смерть планы особые!

— Чё, так жёстко?!

— А как ты думал?! Он со своими блядьми из последних людей столько кровушки попил, что пуля в лоб для него — жест невероятного великодушия, наик. Не, так просто он не отделается. Вообще, Федя, по результатам нашего с ним утреннего собеседования я и так годовой лимит своего великодушия израсходовал — челый час страданий списал.

— И сколько осталось?

— Чего? — удивлённо спросил Звиад.

— Ну чего?! Времени страданий.

— А! На двух часах сошлись. Меньше нельзя — совсем нечесто будет, наик.