— Лёш. Лёш, ты как?

Единственный глаз Дурова с трудом приоткрылся. Алексей, видимо, хотел что-то сказать, да как? Всё его лицо было перебинтовано Снедалиным. В итоге он просто сжал кулак. Снедалин заметил это, нагнулся к нему, расстегнул зимнюю парку, исполосованную так, словно Дурова драли тигры, а не мертвецы.

— …энич! Пыть… — послышалось из под бинтов.

— Да что ж я?! — хлопнул себя по лбу Снедалин. — Сейчас я, ты потерпи чуток.

Снедалин вернулся через несколько минут с ножницами и бутылкой воды. Стараясь быть аккуратным, он сделал прорезь в бинтах, там, где был рот, и ему было видно, как было больно Алексею, тот подвывал и скрёб пальцами пол. Дуров потерял огромное количество крови, он лежал в огромной бурой луже, и Снедалин не понимал, на чём держится его жизнь. Но был факт: невзирая ни на что, Дуров жил. Полковник легонько приставил горло бутылки к прорези и Алексей сделал глоток, скорчившись от боли.

Когда Дуров очнулся в следующий раз, он осознал, что находится всё там же, в оружейной, но лежит на раскладушке. Снедалин как-то смог затащить его на неё, раздел, поставил рядом бутылку с водой. Самого полковника рядом не было. У Алексея был страшный жар, казалось, что кто-то вылил на него бадью кипятка, так горело всё тело. Лицо, голова раскалывались от пульсирующей боли, ломили ноги. Очень хотелось пить, но найти в себе силы протянуть руку за водой Дуров не смог. Он снова провалился в небытие.

Какие картины он видел в этом горячечном бреду — тема отдельная. А вот Снедалина — Снедалина в разуме — он уже больше не видел. Он пролежал неделю, прежде чем смог сползти с раскладушки. Бинты на лице превратились в чёрствую мерзкую корку, лицо под ними нестерпимо чесалось. Добравшись до двери и приоткрыв её, он позвал:

— Евгенич! — но никто не пришёл. Бункер хранил тишину.

На следующий день он смог встать, и опираясь на стены, пошёл искать Снедалина. Кругом валялись трупы, зловонные чахнущие тела, по ним ползали мерзкие белёсые черви. Пятна крови. Крови, и ещё чего — то — белёсого, серого. Жуткий смрад, словно он в отстойнике. Сладковатый, дурманящий… Снедалина он всё же нашёл. Но это был уже не любимый всеми Евгенич — рослый, крепкий мужик. Это был заросший щетиной, грязный сумасшедший, писавший что-то маркером на стене в их комнате. Дурова он не узнал…

Выздоравливал Алексей ещё неделю. Почему он не умер? Почему не превратился в мерзкого ходячего мертвеца? Кто знает… Может, у него был иммунитет к этой заразе, может ещё почему. Главное — он жив, а лицо заживало не по дням, а по часам. Глянув на себя в зеркало после того, как снял бинты, он обомлел. Урод записной! К бабам теперь не сунешься. Да какие, к чёрту, бабы? Он остался один, и тот, что был раньше Снедалиным — не в счёт. Почему так случилось с Евгеничем? И, главное, что теперь делать с ним? Технически-то он ведь человек, он только разумом скорбен. И что было бы с ним без него?! Придётся позаботиться о нём, вот только самому бы в норму прийти.