— Вот.

Алексей смотрел на полуистлевшие страницы, силясь понять и разобрать хоть что-то, и вдруг, резко вскочив, бросился к стене. Прижавшись к ней, с остекленевшими глазами, майор вытянул палец в направлении коридора. Оба монаха также вскочили из-за стола, сухонький старец бросился к майору.

— Там… — прошептал тот. — Те же символы, что пишет на стенах Евгенич!!!

Отец Зосима прищурился, вглядываясь в глаза майора Дурова, полные ужаса.

— Да?! — тоненько переспросил его он, сглатывая подступивший к горлу комок.

— Да… — выдохнул Дуров.

И тогда старый архимандрит упал на колени, вознося похвалу Господу и неистово крестясь и кланяясь. И Дуров, и Софроний замерли в стороне, тревожно переглядываясь между собою. А старец продолжал неистово молиться, из его глаз текли слёзы, их было видно обоим мужчинам, замершим у стены. Взгляд майора метался от молящегося старца к лицу застывшего Софрония и обратно, а Софроний, тот понемногу начинал догадываться. Господи, сколь же немсповедимы пути твои! Возможно ли измыслить нашим скудным разумом, где и как явишь ты Волю Свою?! А старец продолжал молтву, и казалось, лицо его понемногу начало светиться. Дуров глянул на Софрония, тяжело, испытующе — разъясни, что это происходит? Но Софроний, упав на колени, также вознёс свои молитвы, и Дурову, и так огорошенному своим открытием, стало совсем не по себе. Но и прервать монахов он не осмелился — так и стоял, прижавшись к стене, под мигающей красной лампой аварийного освещения. Ведь полное освещение было отключено им самим, и уже давно — энергию необходимо экономить. Потом свет вдруг погас.

И в полной темноте эхо разносило по пустым залам и комнатам бункера слова молитвы старца. Голова Дурова закружилась и всё его существо объял вдруг беспросветный ужас, трепетный страх. Со стоном майор сполз по стене, сев на холодный бетонный пол. А в полной темноте грохотало:

ИИСУСЕ, СЫНЕ БОЖИЙ! ПОМИЛУЙ МЯ!

Дуров очнулся от того, что кто-то похлопывал его по щекам. Как так получилось, что он вырубился? Сначала погас свет, и этот голос, и эти слова… И он поплыл, поплыл, и так легко и сладостно было на душе, его уносило отсюда прочь, куда-то туда… туда. А потом тьма стала исчезать, какой-то мягкий свет начал пробиваться отовсюду, освещая весь бункер, и там, в этом свете были они… его друзья, офицеры, погибшие и ушедшие наверх. Они все были здесь, рядом с ним, живые. Они улыбались! Он звал их, кричал, но отчего-то они не слышали его. А вокруг, наполяя полуосвещённые коридоры и залы, звучала молитва, и маленький седой старец в утлой рясе кланялся, и свет прибывал. И от этого было так тепло, так хорошо, всё сразу стало понятно… И он спросил второго монаха, стоящего рядом с ним: «Он — святой?!». Но тот вдруг воспарил над полом, раскинув руки, и на глазах его ряса, рваная и потрёпанная после боя с нежитью вдруг превратилась в кристально-белое одеяние и прозвучал ответ: «ДА!!!!». И вот теперь кто-то хотел забрать его оттуда, обратно, в этот мир, а покидать тот — ну так не хочется! Дуров, стараясь отринуть эти потуги, застонал. Щурясь, он приоткрыл глаза.