— Я, я… пусти, свят… — шептал тот, обхватив обеими руками щуплую фигурку монаха. — Не могу… пусти. Скорее, свят. Я сделал, пусти!

— Софрония сюда, быстро! — сурово прохрипел старик, повернувшись к замершему в ужасе Дурову. — Тащи его! И пусть захватит всё!

— Что? — выдавил из себя майор.

— Он знает, ну же!!! — гаркнул отец Зосима, и Дуров бросился прочь.

Отец Зосима медленно поднял Снедалина с колен и бережно усадил на кровать. Глядя в тускнеющие глаза офицера, спросил его:

— Назови себя!

— Сне… Снедали-и-ин… — прошептал тот.

— Целуй. — и старец прислонил к его губам свой наперсный крест, тот поцеловал. Силы быстро покидали этого человека и было видно, как тот старается собрать их. Волны дрожи пробегали по его телу, жизнь покидала того, кто был сейчас дороже всех для старого монаха.

Топая, в комнату ворвались Софроний с мешком старца и Дуров. Келейник, пав на колени перед отцом зосимой, который приобняв, держал голову Снедалина, судорожно развязывал мешок.

— Воды, Софрониюшка! Скорее! — протянул руку старец, и Софроний, скрутив пробку, протянул ему бутыль со Святой водой. Отец Зосима приложил её к губам Снедалина.

— Пей! Пей же!

Тот постарался глотнуть, и струйка воды сбежала по его бороде. Велика целительная сила Святой воды! Глаза пророка ожили.

— Крепись! — не отрываясь, отец Зосима наклонился над угасающим Снедалиным. — Говори, что написано тут?

— Его воля… моими руками. — прошептал тот. — Пусти меня, свят… не могу!

— Ведаешь ли ты суть написанного, чадо?! Чью волю несёшь ты?

— Он… он дал срок… я умираю. Гляди! — и Снедалин резко схватил отца Зосиму руками за виски.

Старец было дёрнулся, но затем, обхватив руки Снедалина своими, замер, прикрыв глаза. Спустя несколько секунд он отрыл их, грозно глянув на своего келейника.

— Читай на разлучение души с телом. Что бы не происходило — читай, не дерзни прерваться!!! — прошептал он, и снова закрыл глаза, а спустя минуту старец вскрикнул, как кричат люди, котрых внезапно постиг инфаркт, и обмякнув, упал головой на кровать. Голова Снедалина ударилась о стену, и тот, привалившись к телу старца, замер. Его била пелкая дрожь, но скоро прошла и она. Софроний, в душе которого бушевали страх и ужас перед происходящим, не смея ослушаться старца, читал, но голос его дрожал и срывался. Лишь прозвучало последнее «Аминь!» из его уст, он бросился к старцу, забыв обо всём. Не помнил он и про Дурова, который лежал в проёме двери, постигнутый обмороком. Бросившись к отцу Зосиме, он поднял его бессильную голову и отдёрнулся: из ушей и носа старого монаха сбегали струйки крови. Отец Зосима не дышал…