Меня захлестывает чувство вины оттого, что я им это рассказала. Мне это известно только потому, что Бёрке в прошлом году пригласили нас с Адамом на рождественскую вечеринку и я зашла не в ту комнату в поисках туалета. Они так тепло нас приняли. Теперь я предаю его самым чудовищным способом. Но я бы сделала это еще раз, если бы потребовалось. Это единственный способ спасти жизнь моему сыну – угрожать смертью его дочери.
– Мы должны провести эту операцию, доктор Бёрке, – говорю я, почти перейдя на шепот. – И мы не должны рассказывать о ней ни одной живой душе.
– Никогда, – произносит он. – Я обещаю.
Звонит телефон, и человек у меня за спиной отвечает на своем родном языке. Как только он вешает трубку, в операционной повисает напряженное молчание, все ждут его следующих слов.
– Они здесь, – говорит он.
45
Анна
Меня сопровождает один из людей Шаббара. Мы едем в лифте молча, слышны только вдохи за масками. Я думаю о том, кем Ахмед приходился этому человеку и как сильно он меня ненавидит.
Двери лифта открываются на первом этаже, и мы идем по длинному холодному коридору к задней двери западного крыла. У меня в руках несколько комплектов формы и маски, а мужчина идет на шаг позади, наблюдая за каждым моим движением.
Часть больницы вокруг главного входа была отремонтирована незадолго до того, как я начала здесь работать. Фасад приобрел свежий вид, каждый этаж корпуса, открытого для посетителей, был обновлен, каждая стена покрашена. Но задняя часть больницы не видела руки декоратора уже несколько десятков лет, западный вход отвели под доставку грузов и незаметные перекуры. Новейшая система охраны тоже сюда не добралась, то есть мы можем войти и выйти, не попав на камеры.
Мы добираемся до дверей, которые автоматически разъезжаются в стороны, запуская внутрь холодный ночной воздух. Транспорт пациента ждет нас в пустом закутке, предназначенном для грузовых машин: это черный фургон без опознавательных знаков с заведенным мотором, чтобы скрыться в ночи при первых признаках опасности.
– Идите, – говорит он.
Меня грубо подталкивают в поясницу, и я выхожу на асфальт с бьющимся сердцем, держа в руках форму. Подойдя к окну со стороны пассажирского сиденья, я вздрагиваю при виде человека по ту сторону стекла. На нем такая же балаклава, как те, которые я уже видела сегодня, из прорезей в маске смотрят два темных глаза. Стекло опускается, и я молча передаю форму. Он оставляет одну пару для себя, а остальное передает в окошечко, ведущее в заднюю часть фургона. Когда стекло снова поднимается, я возвращаюсь обратно к входу.