– Я думала, тут везде камеры? – спрашиваю я и наклоняюсь, чтобы погладить ее кучерявую светлую собачку с медальоном «МИШКА» на ошейнике. Он с таким энтузиазмом машет хвостом, что хвост со стуком колотится по дверному косяку.

– Фахим сказал, что нам не нужно больше беспокоиться насчет похитителей. Входи.

Анна взвинчена. Я вижу по ее припухшим розовым глазам, что она плакала, руки у нее дрожат то ли от нетерпения, то ли от переутомления, я не знаю. Мы обе выглядим измотанными. Я неловко топчусь в прихожей, пока она закрывает за мной дверь.

– Туда.

Я снимаю ботинки и иду за ней на кухню, вдыхая богатые во всех смыслах ароматы ее дома, по дороге заглядывая в другие комнаты: обеденный стол на двенадцать человек, кабинет, обшитый деревянными панелями, – такой аккуратный, что сложно поверить, чтобы им кто-то пользовался. Ни в одной из этих комнат я не вижу камер.

Она точно говорила, что в ее доме камеры. Зачем ей было врать?

Я захожу на кухню и стою возле острова, незаметно восхищаясь поверхностями из белого мрамора. Она достает из холодильника бутылку белого вина и наполняет сначала один бокал, потом второй.

– Так что сказал Фахим?

Вино проливается, когда я произношу его имя; она ставит бутылку на стол трясущейся рукой и передает мне сухой бокал.

«Теперь я могу пить вино, думаю я про себя. Это не принесет вреда никакому ребенку».

В горле у меня появляется ком, и я пытаюсь подавить боль, принимая бокал и выдавливая из себя улыбку.

– Он позвонит сегодня вечером и скажет, куда надо будет приехать.

Я делаю глоток вина. Оно, естественно, восхитительное. Ящик такой штуки стоит, наверное, как крыло самолета.

– Почему мы не можем встретиться с ним сейчас? – спрашиваю я.

– Нужно дождаться темноты.

– Почему?

– Господи, Марго, – огрызается она. – Я не знаю. Может, лучше его спросишь? Мне известно не больше твоего.

Вот она, старая добрая Анна.